Сьюзан Ховач - Грехи отцов. Том 1
— Я совсем не жду ничего хорошего от этого путешествия, — в конце концов признался я Алисии. — Мне бы больше хотелось поехать, как всегда, в Бар-Харбор.
— Но подумай, Корнелиус, как приятно будет снова увидеть Вики!
— Да, — сказал я, — но от Англии я не жду ничего хорошего для себя.
Я вспомнил о своем предыдущем визите в Англию в 1940 году, когда меня перехитрила Дайна Слейд, мой старый враг.
— У меня такое чувство, что, как только я ступлю на английскую землю, со мной случится что-то неприятное, — сказал я.
— Чепуха! — твердо возразила Алисия и заговорила о каюте, заказанной для нас на пароходе. Казалось, она предвкушает удовольствие от путешествия, но я знал, что она любит Европу не больше меня и очень волнуется перед отъездом.
— Итак, ты отправляешься в Европу в одной каюте со своей женой! — сказала Тереза, когда я, наконец, в общих чертах рассказал ей о предстоящем путешествии. — Замечательно! Я должна со смиренной улыбкой наблюдать, как ты собираешься во второй медовый месяц?
— Ничего подобного не произойдет! — возразил я, очень довольный таким проявлением ее чувства собственности. — Конечно, у нас будет общая каюта, для сохранения видимости, но у нас раздельные кровати.
— Это правда? — сказала Тереза. — Ну ладно, желаю хорошо провести время, и если ты, вернувшись, не полезешь ко мне в постель, я почувствую неладное!
— Я запомню это! — обещал я, чувствуя особый прилив благодарности к ней, и подумал, как мне с ней повезло: мы до сих пор так хорошо ладим, хотя прошло уже больше четырех лет, как мы вместе. Изредка я думал, а верна ли она мне, но приходил к заключению, что, при ее неупорядоченности, я давно бы это обнаружил. Несомненно, она по-прежнему меня любила. И я с годами все больше к ней привязывался.
— Пока, Тереза, — сказал я ей накануне отъезда. — Веди себя хорошо.
— И ты, красавчик! Не трахай никого направо и налево.
Мы поцеловались с умеренной страстностью и расстались.
Я вздохнул. Впереди маячила Европа, холодная и неприветливая, как айсберг, и, стараясь не думать, что я такой же обреченный, как знаменитые жертвы айсберга с «Титаника», я приехал на Пятую авеню и отправился спать, захватив последний выпуск лондонской «Таймс».
Глава четвертая
Алисия взяла с собой в путешествие только одну горничную, а я — двух помощников, камердинера и телохранителя. Я не люблю неожиданностей во время путешествий, и поэтому благодаря помощникам, имеющим дело с утомительными мелочами, камердинеру, гарантирующему безукоризненность моей одежды, и телохранителю, пресекающему любое нежелательное вторжение прессы, действующей по заданию или просто из любопытства, мое путешествие в Европу прошло без осложнений.
Меня никто и ничто не беспокоило. Алисия втайне, быть может, сожалела, что спит в одной каюте со мной, но я постарался соблюсти приличия. Однако каюта была столь большой и две односпальные кровати стояли так далеко друг от друга, что мы оба быстро успокоились. Вскоре я даже почувствовал себя счастливым; после нескольких лет отдельных спален спать так близко к ней снова казалось мучительно возбуждающим. Разумеется, я знал, я никогда не должен огорчать ее неразумными предложениями, но я исподтишка наблюдал, как она расчесывает волосы или прихорашивается перед зеркалом, и думал, как она прекрасна. Мне казалось, что я вижу ее снова после долгой разлуки, и чем дальше мы удалялись из Нью-Йорка, тем более фантастичным казалось то, что я так легко мог спать с другой женщиной. К счастью, пароход вошел в док в Саутхэмптоне до того, как моя фантазия об удивительном примирении возобладала над здравым смыслом, и я подумал, что Алисия чувствует, что я счастлив снова быть рядом с ней, поскольку ее обычная холодная вежливость уступила место более мягкой и теплой манере общения.
Я сказал Вики, что ей не нужно встречать пароход, так как Саутхэмптон недалеко от Лондона, но, разумеется, она приехала с Эриком, няней и новорожденным. Пол Корнелиус Келлер был чернявым и смуглым. Я повернулся к Эрику с облегчением. Ему было сейчас три года, и он был похож на Вики как никогда, но казался очень стеснительным, и было трудно вытянуть из него хоть слово.
— У него такой возраст, он должен пройти через это, — смущенно сказала Вики.
— Конечно! Я понимаю, — ответил я, но в душе испытал разочарование: я ждал бурной радости при встрече. — Как Сэм?
— О, у Сэма все в порядке! Он сказал, что очень сожалеет, что не может быть здесь, чтобы встретить тебя, но у него очень важная встреча…
— Ну что ж, конечно, дела прежде всего! — сказал я, но мне не понравилось, что Сэм оттягивает неприятную встречу со мной.
Мои помощники распорядились, чтобы два лимузина перевезли нас в Лондон, но я ехал в «мерседес-бенце» Келлера вместе с Вики. Сэм обычно пользовался другим автомобилем — «дайлером», чтобы произвести впечатление на английских клиентов в Сити.
Я осторожно посматривал на Англию сквозь прочные стеклянные окна «мерседеса», и когда мы выехали из Саутхэмптона и медленно углубились в сельскую местность Хэмпшира, я почувствовал, как внутри меня поднимается хорошо знакомое напряжение и я делаюсь нервозным. Я назвал бы чувство, которое я испытывал, незащищенностью, обреченностью безоружных солдат, продвигающихся к тяжелой артиллерии, выстроившейся на ужасающем поле битвы. Я смотрел на красные поля и причудливые маленькие деревни и чувствовал себя не только чужеземцем, но и лишенным своего «я», которое служило мне опорой в Нью-Йорке. В Нью-Йорке я был кем-то особенным: Корнелиусом Ван Зейлом, известным банкиром и филантропом. Но здесь я был никто, просто изгнанник в чужой стране.
Я снова очутился в моем отрочестве, охваченный чувством неполноценности, боялся, что люди будут смеяться надо мной или пренебрегать мною. Ко мне вновь вернулось раздражение, которое я испытывал в своей юности. Тот же самый голос внутри меня заговорил: ни один человек, который посмеется надо мной, не уйдет безнаказанным. И поскольку мы проезжали через маленький город, я взглянул в окно на Англию и подумал: «Я покажу ей».
— Разве Англия не прекрасна, папа? — спросила Вики со вздохом. — Разве не приятно думать, что большинство наших предков родом отсюда?
— Да, — сказал я, но не мог представить своих предков, живущих за пределами Америки.
Мне вообще было трудно представить своих предков. Единственный предок, которым я когда-либо интересовался, был мой отец, и только потому, что в настоящее время моя жизнь превратилась в такой ад, что впервые прошлое показалось мне привлекательным. Я был неправ. Ничего привлекательного в прошлом не было. Мой отец, возможно, был достаточно упорным, чтобы построить небольшую ферму в большом процветающем сельском феодальном поместье: достаточно самоуверенным, чтобы жениться на девушке не из своей среды, и достаточно крепким, чтобы выстоять против неодобрения семейства Ван Зейлов; он, возможно, был славным малым, с которым я мог поладить. Но какое это имело для меня значение: он умер, когда мне было четыре года, и никакой возможности общаться с ним нет. Перед войной я купил ферму, которой он владел, в надежде, что это оживит его память во мне, но я только зря потратил время. Прошлое мертво. Оно завершено, и верить во что-нибудь еще — это сентиментальная выдумка.
