Линда Холман - Шафрановые врата
— Нет, нет, мадам! — произнесла девочка не без сарказма. — Не перешагивайте.
Я опустила ногу.
— Перешагнете через могилу — у вас не будет детей, — пояснила она, похлопывая себя по животу.
Я посмотрела на ее узкое лицо с синяком на скуле, на беспокойно бегающие глаза.
«От Этьена, — вдруг подумала я, — у меня никогда уже не будет ребенка. Он не позволит, чтобы это произошло».
Почему это раньше не пришло мне в голову? Я думала только о том, что буду ухаживать за Этьеном, любить его, когда его болезнь начнет прогрессировать. Но сейчас, в этом жутком месте, после слов Фалиды я вдруг осознала, что никогда не буду матерью. Я никогда не буду держать на руках своего собственного ребенка, смотреть, как он растет. До того как я встретила Этьена и забеременела, я принимала как должное жизнь без мужа и детей и никогда не предавалась мечтам об этом. Но, однажды испытав такое короткое счастье исполнения мечты о материнстве, я не могла стать прежней, отказаться от этой мечты.
Неподвижно стоя на мрачном кладбище, я смотрела на Фалиду, которая снова начала рыться в земле. Маленькая ручка Баду крепко сжимала мою руку, его ладошка была влажной.
Я обошла с ним могилу.
В этот миг Фалида радостно вскрикнула:
— Есть!
Она на этот раз достала зуб с длинным и острым двойным корнем.
У меня стало горько во рту.
— Зуб лучше всего, — сказала Фалида, ухмыляясь. — Теперь леди будет довольна мною.
Мы вместе пошли в Шария Зитун. Я остановилась в переулке столяров купить Баду маленькую резную лодочку, чтобы отвлечь его от увиденного на кладбище. Если мне самой было страшно и горько, что же чувствовал он?
Когда я вошла в синие ворота с Фалидой и Баду, Манон от неожиданности подпрыгнула, открыв рот. Во дворе вместе с ней был француз Оливер в льняных брюках, но без пиджака; рукава его белой рубашки были закатаны до локтей. Они курили из шиеши Манон, открытая бутылка коньяка и два стакана стояли на низком столике.
Как обычно, на Манон была прозрачная дфина поверх шикарного кафтана, волосы тщательно уложены, макияж идеален.
Она нахмурилась, изучая мой хик, пока я стояла, одной рукой держась за край открытой двери.
— Почему ты еще здесь? — спросила она бесцеремонно. — Что ты делаешь в Марракеше?
Я не ответила.
Фалида вручила ей корзину.
— Коленная чашечка и зуб, леди, — сказала она. — Хорошо? — спросила она с надеждой.
— Отнеси это в дом, — быстро произнесла Манон, взглянув на мужчину.
Он встал и взял свой пиджак.
— Тебе ведь не надо еще уходить, Оливер? — Манон положила свои тонкие пальцы на его руку.
Он опустил рукава рубашки.
— Дети вернулись. И, кроме того, у тебя есть компания, — сказал он, кивая в мою сторону.
— Ее никто не звал, — заявила Манон. — И я могу снова выпроводить детей. Скажи, что ты останешься еще ненадолго, Оливер, — произнесла она сладким голосом.
Но француз покачал головой.
— Мне все равно надо возвращаться на работу.
— Когда ты снова придешь, mon cher?
— В это же время на следующей неделе, — сказал он.
Так как он шел по направлению ко мне, я шагнула в сторону, чтобы пропустить его. Манон пошла за ним и взяла его под руку.
— Мы продолжим наш разговор в следующий раз, oui? — заговорила она, и он остановился, посмотрел на нее и провел рукой по ее щеке.
— Да, — сказал он, кивая, с неким подобием улыбки на губах. — Да.
Когда ворота за ним закрылись, Манон повернулась ко мне лицом.
— Зачем ты пришла? Ты прервала важный разговор, — сказала она. — Тебе незачем здесь находиться — ни в моем доме, ни вообще в Марракеше. Ты зря тратишь время, — прошипела она. — Allez. Иди. Я не хочу, чтобы ты была здесь. У нас с тобой больше нет никаких дел.
Баду бегал со своей лодочкой, возил ее по бордюру фонтана, но внимательно следил за нами. Я увидела, что мертвая птица была все там же. Она уже почти полностью разложилась; я отметила выеденные глаза, плоское тело и редкие перья.
Манон повернулась и пошла в дом, ее кафтан и дфина развевались за ней.
Я ушла. Чего я ожидала, когда шла в Шария Зитун с Баду и Фалидой?
В переулке было шумно: четверо мальчиков били мячом о стены. Баду пошел за мной, прижимая лодочку к груди; он остановился возле меня и стал наблюдать за мальчиками. Двое были старше его, один примерно его возраста и один немного младше. Самый маленький отбежал назад и ударил ногой по мячу, как только тот подкатился к нему.
— Они твои друзья? — спросила я Баду.
Он посмотрел на меня, покачивая головой.
— Я знаю Али. Ему шесть лет, как и мне. Он живет там. — Он указал на ворота дома напротив.
— Почему ты не играешь с ними?
— Maman говорит, что мне нельзя, потому что они арабы, — сказал он, продолжая наблюдать за мальчиками, а я прикусила нижнюю губу. — Она говорит, что я должен больше ей помогать. Она говорит, сын обязан помогать своей матери.
Я вспомнила, что он все свое время проводит в доме и во дворе, помогает Фалиде и приносит своей матери то, что ей понадобится. Я никогда не видела его с другими детьми в Шария Зитун, никогда не видела его играющим чем-нибудь, кроме веревок и деревяшек, одолженного на один день щенка или, как сейчас, купленной мной лодочки.
— Я сын. — Он вздохнул. — Вы придете к нам еще, мадемуазель? — спросил он.
— Не знаю, Баду. Может быть… может быть, когда вернется Oncle Этьен. Ты не знаешь, он скоро вернется? Или он уже приходил навестить Maman? — спросила я, стыдясь своего поступка: я выпытывала информацию у маленького мальчика.
Я говорила себе, что, возможно, Этьен уже был здесь, но Ажулай не знал об этом.
— Нет, — сказал Баду. — А теперь мне нужно идти домой, а то Maman будет сердиться.
— Хорошо, Баду. — Я инстинктивно, наклонясь, обняла его. И он обнял меня в ответ, крепко обвив мою шею своими маленькими ручками.
Теперь я надевала кафтан, хик и покрывало каждый раз, когда шла делать покупки со своей плетеной сумкой. Я по-новому смотрела на иностранок во французском квартале, которые сидели с напитками и сигаретами и снисходительно посматривали на то, что делалось вокруг. Я наблюдала за ними в Джемаа-эль-Фна и на базарах, за тем, как они торгуются, покупая ковры и чайники, как пренебрежительно обходят нищих с протянутыми руками, выкрикивающих «бакшиешь, бакшиешь» — «пожалуйста, подайте».
Я поняла, насколько уязвимы эти женщины, ведь все могли прочесть их мысли по выражению лица, их прелести подчеркивались соответствующей одеждой, их тело было открыто настолько, что они выглядели почти обнаженными.
