Елена Радецкая - Нет имени тебе…
Таким оживленным я Дмитрия не видела. Он был совсем как современный мужчина, и все-таки другой. Не случайно эту странную, совершенно необычную прелесть тут же почуяла Канунникова и сделала стойку. Конечно, в такого можно влюбиться.
А еще Дмитрий сказал, что ему кажется, будто все хорошо закончится. Все. Хорошо. Закончится. Что – «все?» Как – «хорошо?» Когда «закончится?»
– Давайте поедем, посмотрим на подворотню. Почему вы не стали ее искать, когда ходили в Коломну?
– Решил, сначала найти Музу, а уж потом подворотню. А еще я подумал, что искать ее небезопасно.
– А мы не будем туда входить, если найдем. Только посмотрим, что это за переулок.
– Муза говорила про Бермудский треугольник в Атлантическом океане, где корабли и самолеты. Она считала, что и здесь, рядом с Сенной, своеобразный Бермудский треугольник. А уж если однажды попал в такую историю, не исключена вероятность попасть снова.
– Со мной не попадете.
Я остановила машину и затолкала туда Дмитрия чуть не насильно. Мы вмиг долетели до Сенной и пошли к каналу. Город был полон туристами, гуляющими и влюбленными. Кто-то на балконе пил пиво, а на набережной – шампанское, щелкали фотоаппараты, по каналу проплывали прогулочные катера, с некоторых доносилась музыка. Солнце все еще не зашло. Как давно я не гуляла без дела! Как давно!
– Не будем спешить. Давайте так: слушайте внутренний голос. Ноги сами приведут вас к флигелю.
Я чувствовала, что настроение Дмитрия изменилось. Он шел с опаской, а я пребывала в эйфории, я ощущала восторг и безнадежность, а это очень острое соединение. Он боялся, что каждый шаг, каждый поворот может стать роковым, разлучить его с Музой, а я ничего не боялась, я ждала своей судьбы. Вдруг Дмитрий тот самый рыцарь, который возьмет меня за руку и уведет в другую жизнь.
В «Бермудском треугольнике» было тихо и почти безлюдно. Вскоре мы наткнулись на дом Раскольникова с мемориальной доской и черным рельефом – угрюмой сутулой фигурой Достоевского в монашеском одеянии. Дмитрий попытался найти дом своего товарища, но, наверное, на этом месте построили что-то другое, потому что он не мог его опознать и совсем запутался. Похоже, мы начали ходить кругами, поблуждав, снова оказались у дома Раскольникова. Потом обнаружили ресторанчик под вывеской: «Зов Ильича. Советский буфет». На витринке стоял гипсовый Ильич и висело «советское меню»: водка с килькой и крутым яйцом и всякое такое, в общем, ничего оригинального. Подобные фантазии по мере вхождения в развитой капитализм шли на затухание. Кафе на Фонтанке «Ленин@жив» превратилось в обычную пиццерию. Но объяснять Дмитрию что к чему, я не стала, к тому же его гораздо больше заинтересовало кафе под названием «Лента Мёбиуса». Он спросил, знаю ли я, что это за лента? В общем, да. Это такое перекрученное кольцо, по которому можно двигаться бесконечно, переходя с лицевой поверхности на изнаночную. Дорога без начала и конца.
– А не может быть движение времени подобно ленте Мёбиуса? – спросил Дмитрий. – Очень странно, что кафе с таким названием находится именно здесь.
Дмитрий становился все мрачнее и молчаливее. Судьба не захотела отправить меня с ним на поиски счастья. Я снова взяла машину (гулять так гулять!), а уже возле дома зашла в «24 часа» и купила сыр, помидоры, хлеба и красного французского вина.
Пока я готовила праздничный ужин (мне так хотелось праздника!), услышала телевизор: там начался «Ежик в тумане», но Дмитрий переключил канал.
– Дмитрий Васильевич! – закричала я. – Пожалуйста, верните «Ежика»! Это лучший из всех мультфильмов мира! Это мой любимый мультфильм, вы обязательно должны его посмотреть!
Он переключает канал, а я торжественно удаляюсь, в кухне слышу звуки телевизора и слежу за событиями. Вот ежик любуется туманом в долине и белой лошадью, которая стоит в нем по грудь. Он думает, что с ней будет, если она ляжет спать, она же может захлебнуться в тумане! Вот он свалился в реку, испугался и говорит: «Я в реке, пускай река сама несет меня!» И вот наконец-то, после всех приключений, он на твердой почве, и Медвежонок спрашивает его: «Ежик, где же ты был, я звал, звал тебя, а ты не откликался». Все закончилось хорошо. А ежик вспоминает о грустной белой лошади. «Как она там, в тумане?»
Конец мультфильма.
– Ну как? – Выскакиваю из кухни. – Понравилось?
Он молчит. Ему нечего сказать. На лице написано вежливое сожаление. Он ничего не понял. Я сама иногда удивляюсь своей детской восторженности и глупости, а нынешнее воодушевление лишило последних остатков разума, веду себя как умственно отсталая. Теперь нам обоим неловко. И ощущение праздника, которое Дмитрий, конечно, не разделял со мной, исчезло.
Поужинали, выпили по бокалу вина, и осталось разойтись по комнатам.
– Наверное, вам скучно со мной, – сказала я. – Вы уж простите, вокруг столько интересной и нужной информации, а я со своим архивом…
– Помилосердствуйте, Любовь Ивановна, о чем вы толкуете? От всего, что я узнаю и запоминаю каждый день, у меня голова лопается, а с вами я отдыхаю. Как вы мне сегодня объясняли надпись на щите, помните?
– Будь в релаксе?
– Вот именно. С вами я в релаксе.
У меня горели глаза и щеки. Я сказала:
– Я с вами тоже. – И сконфузилась.
– И я очень благодарен вам за доброту и заботу. Я знаю, что никогда не смогу отблагодарить вас, как следовало бы, но я всегда буду помнить ваше великодушие.
Он говорил о том времени, когда вернется к себе в прошлое! Он действительно в это верит?
– Ладно вам, – сказала я. – Мы же родственники в некотором роде. Идемте спать. Мы с вами спим по несколько часов в сутки.
Постепенно я погружалась в туман. Грустная белая лошадь стояла по грудь в белой пелене. Если она ляжет спать, не захлебнется ли она в тумане? Я была Ежиком, который упал в реку. Меня несло по течению, я не могла сопротивляться и не знала, обрету ли твердую почву под ногами.
Со мной иногда случается, что на грани сна и бодрствования будто кто-то меня окликает. И я знаю кто, чей это голос, чьи модуляции. «Лю-юбонька!» – вот так. Позовет один раз, и я, вздрогнув, прихожу в себя. Это бабушка. Раньше меня иногда окликала и бабка Надя. Голос невыразительный, шепелявый: «Лю-ба!» – словно оладья на пол шлепнулась. Но давно уж я бабку Надю не слыхала, и голос ее вспоминаю с трудом, а бабушкин – живет во мне.
«Лю-юбонька!» – донеслось из тумана, и я пыталась удержать ее зов, ее голос. Ободрить она меня хотела или предупредить?
Очнувшись, я вдруг вспомнила, что, копаясь в архиве, видела фотографию с флигелем, но не обратила тогда на нее внимание. Мне кажется, она была в журнале или в газете, что-то смутное, наверное, старая газета, качество плохое. В голове прокручивались сегодняшние хождения по улочкам и каналу. А может, эта фотография мне приснилась, теперь я уже ни в чем не была уверена.
