Шипы в сердце. Том первый (СИ) - Субботина Айя

Но, конечно, больше всего я думаю о Гельдмане.

И «сладким бонусом» — о том, каким образом к нему в руки попали те документы. То, что кто-то крысятничает — это факт, но кто? У меня отличная память, и мне даже напрягаться не нужно, чтобы вспомнить, кто именно было слито. Много «вкусного», даже если с пробелами. Достаточно, чтобы примерно понимать размах Авдеевского логистического проекта, а остальное, по задумке Гельдмана, в клювике принесу я. Но кто «крысятничает»?

В смысле — кроме меня.

Я чувствую себя сукой только потому, что не могу прямо сказать: Тай, тебя сливают. Потому что, если я все расскажу — он успеет перехватить инициативу, найти «крысу», переиграть и вытащить свою драгоценную сделку без существенных потерь. Но тогда мне придется сказать, откуда я все это узнала. И это будет конец.

От одной мысли об этом меня скручивает под струями прохладной воды в душе, и я прижимаюсь лбом к стенке, чтобы остудить мысли и заморозить картинки моей жизни без него. Господи, мне даже думать об этом больно. А отпустить…

Я выбираюсь из душа, наугад переодеваюсь в обновки и заставляю себя идти гулять.

Чтобы проветри голову и не думать — хотя бы какое-то время — о том, что обратный отсчет уже запущен, и что время, которое мне отмеряно рядом с ним, уже заканчивается. И чем его меньше — тем больше мне нужно.

Сегодня я гуляю без цели, без маршрута, без обязательств перед его всемогущим «пластиком». Телефон в кармане пальто, но я достаю его только для того, чтобы фотографировать. Не себя в очередном зеркале примерочной, а город. Для воспоминаний. Угловатые пожарные лестницы, обвивающие старые кирпичные дома в Гринвич-Виллидж. Яркие граффити на стенах где-то в Бруклине, куда меня заносит почти случайно. Маленькие, уютные кофейни с запотевшими окнами. Людей — очень-очень разных, спешащих, смеющихся, спорящих. Я ловлю блики солнца на Гудзоне, щурюсь, глядя на статую Свободы вдалеке — она всегда казалась мне просто гигантской, а сегодня почему-то смахивает на забытую ребенком игрушку.

Мне странно пусто. Как будто вчерашняя истерика с пакетами и дорогими шмотками была не со мной. Как будто я снова та Крис, которая когда-то приехала в этот город с одной маленькой сумкой и огромными планами, уже сломленная предательством, но еще не испачканная грязными планами. Пытаюсь поймать то ощущение свободы, потому что оно должно быть. Я ведь теперь с волшебным безлимитным доступом ко всем радостям жизни. Но оно ускользает, оставляя после себя лишь горьковатое послевкусие. Потому что теперь я другая. И город другой. Или это просто я смотрю на него другими глазами — глазами женщины, которая безоговорочно влюбилась в мужчину, которого должна ненавидеть.

Возвращаемся Вадим как и вчера — поздно, почти к полночи. Снова уставший, снова пахнущий работой и этим огромным, давящим городом. Мы почти не разговариваем, потому что я «встречаю» его в кровати, очень топорно делая вид, будто сплю. Просто не даю себе повод для разговоров, чтобы не сболтнуть что-то лишнее и совершенно неуместное. Чтобы не сказать, что скучаю без него и что он может закинуть в меня хоть половину содержимого бутиков этого города — это все равно не утолит мой голод… по нему. Но я знаю, что он старается. Так, как умеет. Дает хотя бы то, что может — защиту, комфорт, абсолютно другой уровень жизни. Поэтому я просто лежу и пытаюсь «спать», когда Вадим забирается в кровать, обнимает меня со спины, и прижимает к себе. И только рядом с ним я могу, наконец, провалиться в настоящий сон, как в спасительную темноту, где нет ни прошлого, ни будущего. Только его тепло.

Третий день начинается иначе. Вадим все так же встает раньше меня, но сегодня как будто никуда не торопится. Я просыпаюсь от запаха кофе — сначала бросаю взгляд на пустую соседнюю подушку, и только потом, после секундного разочарования, вдруг понимаю, что не одна в номере. Он стоит у окна, уже одетый — свежая рубашка, идеально отглаженные брюки, — и пьет свой черный кофе, глядя на город, который только-только начинает просыпаться.

— Семь утра — а ты еще дома, — немного сонно ворчу, ползая в кровати так, чтобы поймать очередной удобный ракурс в его сторону. — Уже выжал из этих проклятых скряг все их деньги?

— Типа того, — усмехается Авдеев.

Нашу маленькую утреннюю словесную дуэль перебивает обслуживание номеров. Для меня приносят гору каких-то невероятных блинчиков с ягодами и кленовым сиропом, и свежевыжатый сок. Для него — омлет и салат с тунцом. Все это на красивом сервировочном столике, но Вадим перекладывает мою порцию на маленький, для кровати, и ставит рядом со мной. Сам усаживается рядом, с тарелкой. Еду забрасывает в рот как в топку — явно уже куда-то опаздывает, но я ценю, что он нашел для меня хотя бы этих десять-пятнадцать минут.

— Тай, я вообще-то не шутила, когда говорила, что превращусь в свинку Пепу, — урчу, разжевывая невероятно воздушный блинчик. А потом украдкой — точнее, внаглую — тащу вилкой кусок его омлета. — Еще немного — и просто не влезу ни в одно из купленных платьев, имей ввиду.

— У меня сегодня последняя встреча около четырех, — говорит он, попустительски позволяя мне это маленькое воровство. — Думаю, к пяти буду свободен. Вылет в Калифорнию завтра рано утром, так что… у нас будет целый вечер.

Я замираю с блинчиком во рту.

Вадим смеется, тянется, нависает сверху и игриво откусывает торчащий из моего рта край. Его колючки царапают кожу на подбородке, и я непроизвольно вздыхаю от сладкого удовольствия.

Жмурюсь.

Целый вечер. Вдвоем. Эти слова звучат в моей голове как музыка.

— Эй, Барби, глаза на меня, — слышу его мягкий приказ и тут же подчиняюсь. — Есть какие-то особые пожелания? Можем сходить в какой-нибудь пафосный ресторан с видом на весь Манхэттен. Или…

— Нет, — слишком резко перебиваю я, удивляясь собственной наглости. Сердце колотится, как сумасшедшее, но я уже не могу остановиться. Идея, внезапно родившаяся в голове, кажется одновременно и гениальной, и совершенно безумной. — Сегодня веду я.

— Ты? — заинтересовано приподнимает бровь. Но терпеливо ждет, давая понять, что я в своем праве предлагать даже самые безумные варианты.

— Хочу показать тебе настоящий Нью-Йорк, Тай. Тот, который ты точно никогда не видел.

Внимательно слежу за его реакцией. Удивлен? Заинтригован? Смесь и того, и другого.

— Настоящий Нью-Йорк? — переспрашивает Вадим, и в его голосе слышится неприкрытое любопытство. — Звучит… интригующе, Барби. Уверена, что твой «настоящий Нью-Йорк» не испугает такого скучного типа, как я, привыкшего к пятизвездочным ресторанам и стерильным офисам?

— Уверена, — я улыбаюсь, чувствуя, как внутри разгорается азарт. — Сегодня ты забудешь про свои миллионы, сделки и «Бентли». И увидишь этот город моими глазами. Если, конечно, не боишься испачкать свои дорогущие туфли.

Он смотрит на меня долго, изучающе. Потом уголки его губ медленно ползут вверх в той самой Авдеевской усмешке, от которой у меня абсолютно всегда при любых обстоятельствах подкашиваются колени.

— Испачкать туфли с тобой, Крис? — Ворует у меня блинчик и чмокает в нос с какой-то такой особенной нежностью, что у меня перехватывает дыхание. — Чутье подсказывает, что это самое безобидное, что может со мной случиться в твоей компании. Очень этого хочешь?

— Изо всех своих кукольных сил, — вкладываю в интонацию всю убедительность.

— Ок.

Я секунду таращусь на него, почти не моргая.

— Ок? — переспрашиваю с недоверием. — В смысле — ок, ты не против, или ок — иди ты на хер со своими дурацкими дешевыми забегаловками?

— Так, погоди, — он отодвигается и делает вид, будто только что, в самый последний момент, заметил странный и непонятный пункт в договоре на миллионы. — Ты обещала испачкать мне обувь, Барби. Про насилие над моим желудком не было ни слова.

— Это должен был быть сюрприз, черт, — подыгрываю и корчу застигнутую врасплох. — Хорошо, давай назовем это… гастрономическим забегам по блюдам национальной кухни. И по музеям альтернативной живописи. Но, прежде чем ты еще раз скажешь это волшебное, но не очень понятное «ок», на всякий случай уточню — у тебя же есть на связи грамотный адвокат, знающий все лазейки в законах штата Нью-Йорк?