Нелли Осипова - Итальянское каприччио, или Странности любви
— Да ничего не произошло, — вяло попыталась отвертеться Аня. — Понимаешь, стоило мне один-единственный денечек почувствовать себя самодовлеющей единицей, ан нет — тут же приключается какая-нибудь чертовщина… никак не разберусь в себе.
— И не разбирайся. Я всегда говорила, что самокопательство — прямой путь в психушку.
Аня задумчиво кивнула, соглашаясь, потому что слова подруги удивительно совпадали с теми мыслями, что обуревали ее, пока она шла по извилистой дороге вверх, к Лениному дому.
Она вздохнула и рассказала Лене и то, как ощутила себя золушкой рядом с благоухающим соседом, и как про себя хихикнула, когда он крикнул пианистке «браво», сразу распознав в нем соотечественника.
— Француз тоже мог крикнуть «браво». И немец. И англичанин, — уточнила Лена. — Если стоять лишь на почве грамматики.
— Значит, было еще что-то в нем, хотя, ей-богу, внешне он похож на очень благополучного итальянца: брюнет с седыми висками и темно-серыми глазами. — Аня поймала любопытствующий взгляд Лены и возмутилась: — Что ты на меня так смотришь?
— Ничего. Рассказывай.
Аня дошла до того момента, когда увидела темную, с тонированными стеклами машину, честно поведала о своем испуге и глупейшем поведении под влиянием какого-то темного, суеверного страха.
— Я шла домой и думала: а не больна ли я? Может такое быть результатом насилия? Я как бы подсознательно боюсь даже намека на возможную близость. Тогда, в машине с Марио, ты помнишь мою истерическую реакцию? Или сегодня. Понимаешь, что я имею в виду?
Лена молча кивнула.
— Сейчас много пишут да и по телевизору говорят, что насилие оставляет психологическую травму. Возможно, и со мной так? И мне по возвращении в Москву надо будет пойти к психоаналитику или психотерапевту — не знаю, как правильно.
— И то, и другое правильно, только у нас хороших, настоящих психоаналитиков нет, а те, что есть, только думают, что занимаются психоанализом… Вот психотерапевта одного я знаю, да только уехал он… жаль, а впрочем, полагаю, ты справишься сама.
— Ты хочешь сказать — зарядка с нагрузкой, утренние кроссы и холодный душ?
— Вот именно. А он тебе понравился.
— Кто он? — слегка смутилась Аня.
— Сосед с тонированными стеклами.
— Ерунда, я его толком-то и не разглядела.
— Ясное дело — не разглядела: седеющий брюнет с темно-серыми глазами, отличный, дорогой костюм… А пианистку-то ты видела?
— С тобой невозможно разговаривать! — вспыхнула Аня.
— Конечно, — усмехнулась Лена, — как тогда, в колхозе, на картошке.
— Вот и слава богу, — вдруг согласилась Аня. — Значит, не все еще потеряно, и не надо мне спешить к психоаналитику, который станет копошиться в моем подсознании и выяснять, ревновала ли я мать к отцу и как сублимировалась в переходном возрасте. Будем исходить из того, что я нормальная баба и обойдусь холодным душем. Все, проехали.
Москва в конце августа 1995 года показалась Ане жаркой, серой, грязной, огромной и бестолковой, особенно после Турина. Первые три дня ушли на бесконечные рассказы, на раздачу подарков и на привыкание к постаревшему отцу. Слава богу, мама почти не изменилась.
Все вечера у них сидела Ольга Николаевна. Она с жадностью ловила каждую новую информацию о дочери, а когда Аня рассказывала что-то из того, что ей уже было известно — ведь она дважды в год ездила к дочери, — то едва удерживалась, чтобы не перебить и начать рассказывать самой. Кивала с сияющими глазами каждому слову, особенно если дело касалось внука. А однажды она заплакала, так горько, так жалобно, что у Ани перехватило горло. Родители кинулись успокаивать Ольгу Николаевну.
— Единственное, что есть у меня на свете, — это Лена и Роберто, а мне суждено видеться с ними только урывками. И стареть в одиночестве. Вечерами такая тоска, такая тоска, хочется выть в голос, — говорила она сквозь слезы.
Потом успокоилась, вздохнула и неожиданно спросила:
— Анечка, а чего же ты не осталась там? Мне Ленка по телефону намекала, что, возможно, кое-что сладится и что хорошо бы потихоньку готовить твоих родителей.
Аня взглянула на них и по еле сдерживаемым улыбкам поняла, что их уже «потихоньку готовили».
— Ух, она интриганка! — шутливо воскликнула Аня, но в голосе ее промелькнула грусть. — Мне там нечего делать.
— А уж отец с матерью как рады, что вернулась, — и на глаза Ольги Николаевны вновь навернулись слезы.
Аня подумала, что вот уже сколько лет Лена в Италии, сколько раз тетя Оля ездила туда, а все еще не может спокойно говорить о разлуке. Господи, ну почему у нас все так надрывно, почему в Европе, не говоря уже об Америке, так просто и естественно: вырос, уехал, пишет открытки, встречаются на Рождество или даже через Рождество. Родители румяные, подтянутые, ухоженные, с подкрашенной в голубой цвет сединой, покупают туры и разъезжают по всему миру, щелкая затворами полароидов и листая путеводители. А потом умирают в больницах, исповедавшись и оставив завещание детям, которые даже не обязательно спешат к их изголовью… Господи, откуда в нас такой родоплеменной атавизм, культ семьи как ячейки государства?
Самым тяжелым оказался разговор с Наташей. Впрочем, Аня так и предполагала, готовясь принять подругу.
На звонок вышла тетя Поля, приветливо встретила Наташу, и некоторое время они стояли в прихожей втроем, разговаривая ни о чем. Тем проще было сразу же перейти к главному, как только обе уселись с ногами на Анину тахту.
— Спасибо вам, девочки, вы так на меня кричали по телефону, что я сразу же и решила: ребенка оставляю в любом случае, — сказала Наташа.
— Вот и умница, — одобрила Аня.
— А от Дим Димыча мне уходить? — полувопросительно, полуутвердительно сказала Наташа.
— Это уж тебе решать.
— Но вы с Ленкой говорили, чтобы я подождала твоего приезда.
— Это Ленка говорила, не я. Тут я тебе ничего советовать не берусь.
— Как же так? — в вопросе Наташи прозвучала растерянность и интонация девочки, обратившейся к мудрому педагогу за помощью и не получившей ее.
«Сказать — не сказать? — В сотый раз пытала себя Аня, имея в виду страшный эпизод с Петром. Ленка считает — сказать, а у меня, когда гляжу в ее наивные глаза, язык не поворачивается. Ну скажу, и что изменится? Все то же и останется, только решать ей будет труднее, а она, как мне кажется, уже решила в глубине души, ей нужно только уцепиться за мое одобрение».
— Понимаешь, — говорила тем временем Наташа, — я так привыкла ко всему, что он дает мне: к прислуге, к машине, к огромной квартире, к даче и даже к тому, что нас охраняют его телохранители. И сколько уже по разным заграницам ездили. Мне не верится, — неожиданно перескочила она на другую тему, — что он бандит. Просто у них нравы такие в жестокой среде. Я ему сказала, что не хочу, чтобы он продолжал свой бизнес, чтобы перешел на что-то благопристойное, а он спрашивает: откуда я знаю, какой у него бизнес?