Людмила Белякова - Быть единственной
И вздохнула – ей даже инвалидного козлика не потянуть.
Сыновья вернулись даже раньше обещанного. И их снова привезла та же темно-синяя машина.
– У-ух, мам! Как вкусно пахнет! – аж прихлопнул в ладоши Вадик, поводя носом.
– Руки мойте, – вместо приветствия, ласково потребовала Маша, ставя на стол плетенную из лозы хлебницу. – Все горяченькое…
– Ох, да в такую погоду – лучше похолоднее, – жадно тем не менее произнес Володя, созерцая, как Маша разливает щи.
Действительно, лето вступало в свои права, наливаясь зноем, как яблоко румянцем на солнцепеке.
– А я завтра окрошечку сделаю, – также ласково пропела Маша, давая сыновьям понять, что нигде так хорошо и сытно, как у мамы, им не будет.
По русскому обычаю, она села у стола, не ела сама, а только, подперев щеку ладонью, наблюдала, как уминают ее стряпню сыночки.
– Ох, щас бы храповицкого! – потянулся Володя, допивая чай.
– А чего? – повела плечом Маша. – После обеда-то… Ложитесь. Милое дело. У вас же каникулы.
– Да ты ж сказала – крыша на сарае…
– Успеешь. Дни-то какие стоят долгие. Все успеется.
Ребят, чувствуется, совсем сморило, и они со слипающимися на ходу глазами расползлись по своим комнатам.
Жизнь в доме остановилась до пяти вечера, когда чуть спала назойливая жара. Маша, тоже прилегшая после обеда, уже встала и хлопотала об ужине. В кухню, зевая и потягиваясь, вошел Володя.
– Мам, чаю сооруди, пожалуйста, – попросил он. – Починю сейчас я твой сарай.
– Что это мой? – мирно, если только с самой маленькой подковыркой, отозвалась Маша. – Он такой же мой, как и твой. – И добавила, вздохнув: – Все ж вам после меня достанется.
– Не-а, – мотнул Володя темной, в отца, головой и сел к столу. – Мне в частном доме жить не особо нравится. Я квартиру хочу.
– Да как же это! – всплеснула руками Маша. – Свой дом – это ж дом!
– О чем разговор? – спросил вошедший на кухню Вадик.
– Да вот, – чувствуя, как со дна души начинает подниматься тяжкое, как грозовое, облако обиды, – брату твоему дом родной не мил стал.
– Не понял, – глухо, оттого что умывался над кухонной раковиной, пробормотал Вадик.
– Мам, не начинай, а? – досадливо проговорил Володя, отворачиваясь. – Скажи лучше, что делать, и сделаю, пока светло.
– Нет, а чего? – Вадик тоже сел к столу.
«Какой он красивый, свеженький! Ягодка!» – с болезненной нежностью подумала Маша, глядя на лицо младшего сына, поднятое на нее.
– Просто я сказал, что хочу квартиру. Не дом частный, а квартиру.
– Все хотят, – радостно сообщил Вадик. – Да кто ж нам ее даст?
«О, это точно! Никуда отсюда не денетесь!» – обрадовалась Маша и вдруг вспомнила о том, что хотела спросить еще вчера.
– Вадичка, а кто это вас на машине все время возит, я гляжу?
– Аня Самойленко, – просто, как само собой разумеющееся, ответил Вадик. – Ей отец дает, чтобы мы ее немного поучили водить. А то на курсах к девчонкам так придираются!.. Вот она и хочет сперва немного подучиться, а потом уже на курсы идти.
Схлынувшая было волна обиды взметнулась ввысь с невиданной силой.
– Володенька, я же тебе сказала – не водись с этой Анькой! А ты опять! И брата приспособил! Это как, а?!
– Мам, я тоже сказал – не начинай! Ты что – ни дня без скандала не можешь?
– Ты что мне обещал? Ну, что ты обещал? Не гулять с ней!
– Во-первых, я ничего тебе не обещал! И обещать не мог! Потому что я с ней не гу-ля-ю!
– Ой, граждане, ну вас! – Вадик, даже не допив чай, стал подниматься из-за стола.
– Вадичка, миленький! Скажи ему…
– Мам, а чего говорить? – вытаращил он голубые глаза. – А где нам практиковаться-то? Машины-то своей нет. И чего тебе эта Анька сдалась?
– Да сыкуха она, сыкуха! Все девки – сыкухи!
Маша, сама не понимая, что она делает, трясла у сына перед носом сжатыми кулаками – кажется, еще немного, и ударит его.
– Еще раз скажешь такое про Аньку… – сквозь зубы процедил Володя.
– Ну что, что?!
– Уеду в Москву, в общежитие, к ребятам! Лучше общага, чем каждый день такое! Дурдом один! – Он почти откинул с дороги стул и вышел через веранду на двор.
– Да, ты, мам, вообще, – морщась и крутя головой, проговорил Вадим. – Просили же тебя – таблетки какие-нибудь пей… Что ты скандалишь все время?
– Вот, вот! – уже в голос заплакала Маша. – Вы мать не любите, все из дома норовите…
– А как не норовить, если при тебе слова сказать нельзя – сразу в крик…
– Вы по девкам пойдете, мать забудете… Жениться еще вздумаете! – уж совсем размокропогодилась Маша.
– Мама, – раздельно, словно какой-то глупой бабе, покачивая в такт словам головой, заговорил Вадик, – запомни, пожалуйста… Пока учебу не закончим, ни я, ни Вовка жениться не собираемся. Еще на ноги встать надо.
– Правда?! – обрадовалась Маша.
«Ох, а это так не скоро! Да и вокруг что делается! Платят всем мало… На что семью кормить!»
– Да. Правда. И никто тебя забывать не собирается.
– Ох, сынок, сынок… Ведь мать-то и есть мать, а эти девки…
– И чтоб слова этого я от тебя больше не слышал! – прервал ее Вадик. – Противно.
Маша поджала губы – что, культуры у Самойленков набрался, да? Интеллигентным шибко стал? Но Маша сдержалась, промолчала, опасаясь, что и младший хлопнет дверью.
– Ты куда это намылился? – все-таки спросила она, видя, что сын собирается уходить.
– Дядя Толя Максимкин просил помочь.
– Не ходи, дома сиди! – решила прикрикнуть пришедшая в себя Маша.
– Мам, у меня от последней стипендии пятнадцать рублей осталось. А все лето впереди. Что – на одной картошке сидеть все будем?
– А, да, да, – сдала назад Маша. – Раз за деньги, то ступай. Добытчик!
– Да, мам, – замялся Вадик на пороге. – Кончай, пожалуйста, с этими скандалами, ладно? А то мы с Володькой уже на пределе. Каждый день – это… как-то… уж слишком. Кричишь, кричишь…
Сын досадливо покачал головой, подхватил сумку с инструментом и вышел. Маша видела, как он поговорил о чем-то с братом, работавшим во дворе, и направился к калитке.
«Мы с Володькой»? – размышляла Маша, так и стоя посреди кухни. – Значит, Вовка с братом заодно… Не хочет мать по-настоящему жалеть».
Маша попыталась утешиться мыслью, что, наверное, они действительно женятся не скоро.
Очень не скоро. Вон – Володе еще учиться три года, Вадик через полтора года только в армию пойдет после техникума – и-и! Мало ли что случится за это время! Жизнь-то какая вокруг – то одно, то другое… Кавардак.
Кошмарный момент, когда кто-то из сыновей приведет к ней наглую девчонку в короткой юбке и с густо накрашенными глазами – Маша ничего, кроме дешевой губной помады, век не касалась! – и заявит: вот, мама, дочка тебе – изволь, любить ее! Жутко, тяжко об этом думать, но будет это очень не скоро. Маша что-нибудь сумеет придумать. Пока у нее одна печаль: как бы Анька Самойленко папочкиной машиной никого из ребят по-настоящему не сманила. А гульба с девками… Ну что ж поделать, раз природа такая у мужиков – по бабам шастать. На этом вся жизнь, почитай, и держится. Главное, чтобы сыновья ни к кому накрепко не присохли. Вот в чем дело!.. Гульба – это, если разобраться, не так и страшно. Это ж на стороне… Где-то.
