Юлия Добровольская - Любовники
Еще она очень хорошо рисовала. У нее был большой набор карандашей в огромной пачке, которая раскрывалась и устанавливалась особым образом, а карандаши в ней располагались несколькими ярусами, и коробка с пастельными мелками. Карандашами Римма рисовала в обычном альбоме для рисования, а пастельными мелками — на больших и маленьких черных листах бумаги, которыми перекладывают фотопластины и которые, как говорила Римма, папа собирал специально для нее у своих друзей-фотографов. А еще Римма Яковлева красиво пела под гитару, на которой сама себе аккомпанировала.
Но училась она в институте так себе, без охоты и старания. Кто как, а Дина-то понимала, что Римма отставала вовсе не потому, что была глупой. Просто это было ей неинтересно. А что ей было интересно — рисование, пение, чтение? — кто ж знает.
* * *Дина залила кипяток в приготовленный Верой и Валей заварочный чайник, а Римма сказала весело:
— Привет! Я, как всегда, вовремя.
Вера, любившая съязвить по любому мало-мальски удобному поводу, не преминула это сделать:
— Да уж, как всегда, прямо к столу.
Римма, у которой явно было хорошее настроение, засмеялась:
— Ладно тебе, Вер! Сегодня посуду помою.
— Какая радость! — съехидничала Вера.
Римма не отреагировала на эту реплику, достала из сумочки плитку шоколада и положила на стол.
— Ой, чуть не забыла, вот, угостили! Даже кусочка еще не откусила!
Вера, похоже, решила добить Риммино, неизвестно с чего взявшееся, хорошее настроение:
— И кто же это тебя шоколадом подкармливает?
— Кто-то, — кокетливо-таинственно ответила Римма и принялась намазывать маслом кусок батона.
— Ктото Ктотович Ктотозашвили? — не унималась противная девчонка.
Римма посмотрела на Веру с недоумением, ее глаза наполнились слезами, она бросила недоделанный бутерброд на стол и выбежала из комнаты.
Валя робко выговорила Вере:
— Зачем ты так? Ты же знаешь…
Вера, чувствуя вину, но не желая ее признавать, огрызнулась:
— Не знаю. Лично мне лично она ничего не говорила.
— Я тебе говорила, — все так же робко, но укоризненно сказала Валя.
Дина поддержала Валю:
— Иди извинись.
— Не пойду. Подумаешь, цаца! Сама виновата — нефига дурой быть с такими, как этот.
Валя поднялась и вышла из комнаты. Вера, с детства усвоившая, что лучшая защита — это нападение, переключилась на Дину:
— А тебе-то Кокон автомат поставил за так или тоже клеит?
— Может, за так, а может, и клеит, — спокойно ответила Дина, не прерывая чаепития.
— Темни-ишь… Так клеит или за так? — не унималась Вера.
— Я бы на твоем месте пошла за Риммой и попросила прощения.
— А ты что, тоже про Римкин аборт знаешь?
Дина едва не поперхнулась бутербродом, но не подала виду, что ошарашена известием. Она выдержала паузу и произнесла медленно между глотками горячего чая:
— Знаю… не знаю… Какая разница… Главное, что ты… знаешь и колешь.
— А нефига… Сама дура, нашла с кем спутаться…
Открылась дверь, и вошли Валя и Римма. Вера, демонстративно прихлебывая чай вприкуску с шоколадом, воззрилась в окно.
* * *Ближе к вечеру Дина достала из тумбочки зеркало, внимательно осмотрела свое лицо, протерла его кусочком ваты, смоченной миндальным молочком, запах которого так любила с детства, — у мамы было точно такое же, в такой же стеклянной бутылочке. Карандашом подправила брови и нарисовала стрелочки на верхнем веке. Потом раскрыла картонную круглую коробку с пудрой и прошлась белой пуховкой по лицу. Розовой помадой едва коснулась губ и принялась покрывать розовым перламутровым лаком ухоженные ногти.
Вера с Валей, по-прежнему склонившиеся над книгами и конспектами, с завистью поглядывали на Динины действия.
Вера, не умеющая подолгу молчать, нашла повод:
— Счастливая, Динка! Теперь и ногти можно красить, и ни фига не делать…
Римма, читавшая на постели книгу, подняла взгляд на Дину, но ничего не сказала.
Дина тоже смолчала. Она подошла к своему шкафчику.
— Ты куда это собираешься? — не отставала Вера.
На бесцеремонную Веру в этой комнате не находилось управы. Валя не смела рта раскрыть, поскольку была у нее в положении… подшефной, что ли. Римма просто обходила ее, как обходят лужу, чтобы не быть ненароком обрызганной проезжающим автомобилем или велосипедом. Одна только Дина иногда высказывала Вере свое мнение по поводу совсем уж вопиющих нарушений ею правил хорошего тона. Правда, с Веры — как с гуся вода: по закону всемирного равновесия только еще более невоспитанная и базарная натура могла бы утихомирить Веру.
Не дождавшись ответа, Вера выдвинула гипотезу:
— На свиданку собралась, точно. Небось с Коконом… Полуавтомат-то отрабатывать надо!
И все же, надо отдать ей должное, Вера порой прекрасно понимала, что говорит лишнее. Только понимание это приходило слишком поздно и вместе с осознанием истины, что слово не воробей.
Вера прикусила язык и бросила короткий испуганный взгляд в сторону Риммы.
Та медленно опустила книгу и вопросительно посмотрела на Дину.
Дина, словно не замечая ни слов Веры, ни взгляда Риммы, продолжила причесываться перед зеркалом, ни слова не говоря в ответ.
Римма, выждав паузу, спросила:
— Это правда, Дина?
Дина спокойно ответила:
— Правда.
Вера и Валя удивленно уставились на Дину. А красивые губы Риммы медленно скривились в улыбке, больше похожей на страдальческий оскал.
— Ну-ну… — сказала она.
Дина бросила свое занятие, подошла к Римме и, открыто глядя ей в лицо, сказала:
— Римма, я его что, у тебя отбивала?
Римма молча опустила глаза. На ее лице, словно забытая маска, застыла кривая усмешка.
— Что ты молчишь? — Дина выжидающе смотрела на Римму. — Если я не пойду, тебе будет легче? — Римма молчала. — Легче? Скажи!
Вера с Валей наблюдали эту сцену, едва ли не раскрыв рот.
— Да, мне теперь уже все равно… — наконец медленно проговорила Римма. — Просто… могла бы и соврать…
Дина взвилась:
— А-а-а… Соврать! Не дождетесь! — Она повернулась к сидящим за столом Вере и Вале и, сдерживая перехлестывающие через край эмоции, высказывала наболевшее: — Это вы все во лжи да в зависти привыкли жить. А я считаю, что надо быть открытым: открыто любить, открыто не любить… А то понапяливаете на себя масок: сю-сю-сю, сю-сю-сю… А потом в спину друг другу шипите…
— Ты чего разошлась-то? Идешь, так иди. — Вера была уязвлена, но сдаваться не собиралась.
