Кристин Ханна - Светлячок надежды
Но в седьмом классе, ближе к весне, я начала замечать других ребят – тех, кого раньше в упор не видела, ребят из низов. Они были невидимыми, вроде меня, а потом вдруг заполонили все – одеты, как Джеймс Дин в фильме «Бунтарь без идеала», черные волосы блестят от бриолина, в рукавах футболок пачки сигарет, черные куртки и глухие свитера.
Сначала мы называли их бандитами, потом «гризерами». Это считалось оскорблением, но они лишь улыбались, курили свои сигареты и высмеивали «чистюль». Ходили слухи, что они участвуют в потасовках и нападениях.
Однажды в безжалостной драке был убит «хороший» парень, и наш поселок взорвался такой бешеной, уродливой злобой, о существовании которой я даже не догадывалась.
Но я ее понимала – эту злобу. До тех пор пока она не разлилась в воздухе, заражая всех, я не осознавала, насколько озлобленной была сама. Но я, как обычно, держала все в себе. Перемещаясь по школьным коридорам – одинокая в толпе соучеников, прижав книги к груди, – я слышала, как ребята в черных куртках кричат: «Идите сюда, цыпочки», – девчонкам в плиссированных юбках, а те злятся и ускоряют шаг, хотя их взгляды полны презрения.
Я помню, как в понедельник, после того страшного случая, я сидела на занятиях по домоводству и слушала занудные рассуждения миссис Пибоди о том, что молодой хозяйке необходимо иметь в доме запас продуктов. Она прямо-таки сияла, вдалбливая нам это. Как произвести впечатление на нежданных гостей, имея в холодильнике лишь венские сосиски и салатную зелень. Она обещала научить нас готовить изысканный белый соус – не помню из чего.
Я почти не слушала. Кому все это нужно? Разве что «стильным» девочкам – тем, кто носит красивые тонкие пуловеры и встряхивает головой, как лошадь на старте, чтобы распушить волосы. Они сидели очень серьезные и старательно все записывали.
Когда прозвенел звонок, я вышла в коридор последней. Так удобнее. Любимчики обычно не дают себе труда оглядываться.
Я осторожно пробиралась по минному полю, в которое превращаются школьные коридоры для таких, как я.
У меня было ощущение, что я двигаюсь в потоке транспорта, только весь этот шум создавали не машины, а заводилы, которые говорили все одновременно, насмехаясь надо всеми, кто попадал в поле их зрения.
На негнущихся ногах я направилась к своему шкафчику, и голоса за моей спиной стали громче. Неподалеку, у фонтанчика для питья, стояла Джуди Морган в окружении подружек с пышными прическами – группа поддержки. Ее накладной воротник украшала золотая булавка.
– Привет, Харт, приятно видеть, что волосы у тебя опять отрастают.
Щеки у меня зарделись от смущения. Опустив голову, я возилась с замком у шкафчика.
Потом внезапно наступила тишина, и я почувствовала, что за моей спиной кто-то стоит. Я повернулась.
Парень был высоким и широкоплечим, с черными кудрявыми волосами, которые не понравились бы моей матери. Он зачесывал волосы назад, но сладить с ними все равно было трудно. Смуглая кожа, белые зубы и квадратный подбородок. Белая футболка и потертые джинсы. В одной руке небрежно зажата черная кожаная куртка, ее рукава волочились по полу. Из подвернутого рукава футболки он вынул пачку сигарет.
– Тебе ведь плевать, что думает эта сучка. Да?
Он закурил прямо в коридоре. От вида тлеющего кончика сигареты меня охватил страх, меня словно парализовало – я не могла отвести взгляда.
– Она чокнутая, – сказала Джуди. – Как раз для тебя, гризер.
Директор Монро в спешке пробиралась сквозь толпу, дула в свой серебряный свисток и приказывала всем разойтись по классным комнатам.
Парень дотронулся до моего подбородка, заставил посмотреть ему в глаза, и я словно увидела его совсем в другом свете. Просто мальчишка с зачесанными назад черными волосами, курящий сигарету в школьном коридоре.
– Раф Монтойя, – сказал он.
– Дороти Джин, – выдавила из себя я.
– По мне, Дороти, так ты не похожа на чокнутую. А сама ты как думаешь?
Он был первым, кто спросил меня всерьез, и моим первым желанием было солгать. Но потом я увидела, как он на меня смотрит, и сказала:
– Возможно.
Такой печальной улыбки я давно не видела, и от нее у меня защемило в груди.
– Это значит, что тебе не плевать, Дороти.
Прежде чем я успела ответить, директор Монро уже подхватила меня под руку, оттащила от Рафа и потянула за собой по коридору. Я заковыляла рядом с ней.
В то время я почти ничего не знала о жизни, но одно я поняла: приличные девочки с ранчо «Фламинго» не должны разговаривать с парнями со смуглой кожей и фамилией Монтойя.
Но с той секунды, как я его увидела, все мои мысли были только о нем.
Это может показаться смешным, но Рафаэль Монтойя несколькими словами изменил мою жизнь. Это значит, что тебе не плевать.
Я все время повторяла их, пока шла домой из школы, рассматривала со всех сторон. Впервые за все время мне пришло в голову, что я вовсе не сумасшедшая и не странная. Может, мир вокруг действительно такой переменчивый, каким кажется мне.
Всю следующую неделю я жила как в тумане. Спала, просыпалась, одевалась, шла в школу, но все это была только видимость. Я все время думала о нем, искала его. Я понимала, что так нельзя, что это даже опасно, но мне было все равно. Нет, не так! Я радовалась случившемуся со мной, я стремилась попасть в это запретное, неведомое мне пространство, в котором существует Рафаэль Монтойя.
Мне захотелось стать плохой девочкой. Попытка быть хорошей закончилась катастрофой. Я думала, что, если буду плохой, это поможет мне вырваться из моей темницы.
Я мучилась со своими волосами, пытаясь сделать так, чтобы они были как у других девчонок. Выпрямляла их и завивала. Я выщипывала свои густые брови, чтобы они превратились в идеальные дуги. Я меняла платья с круглыми отложными воротниками, подбирая к ним свитера, которые свисали с плеч, и туго подпоясывалась ремешком, подчеркивавшим мою тонкую талию. Я обрабатывала отбеливателем свои теннисные туфли, пока они не стали такими белыми, что на них было больно смотреть. Вместо того чтобы первой входить в класс и последней выходить, я поступала наоборот, не обращая внимания на удивленные взгляды одноклассников, когда я срывалась с места, как только прозвенит звонок. Перемену во мне заметили все. Взгляд отца каждый раз мрачнел, останавливаясь на мне, но теперь отец предпочитал держаться от меня на расстоянии. Похоже, он меня боялся – так же как раньше я боялась его. Я была неуравновешенной и дала ему это понять. Я достаточно безумна, чтобы сказать или сделать все, что угодно.
