Вероника Мелан - Аарон
— Чья эта куртка?
Она изучила всю его одежду?
— Друга.
— Ты ночевал у друга?
Аарон, упершись взглядом в стену, тяжело вздохнул.
Съешь свою лягушку.
Может, проще — убей?
Они сидели на кухне. На столе ни завтрака, ни чая, ни пирожных — на столе пусто. Сидели, как враги, — он по одну сторону, она по другую. Мила, правда, сидела недолго — как только обнаружила отсутствующее на его пальце кольцо, рывком поднялась с места, подошла к столу, плеснула в стакан из графина воды. Но сразу "к делу" переходить не стала, выждала положенную паузу, повернулась к Канну уже со спокойным и деловитым лицом.
— Что, на Уровне не работали телефоны?
— Работали. Я не мог позвонить.
"Не мог? Или не хотел?" — вопрошали ее зеленые глаза. Идеальный, как и всегда, макияж, прикрывающий и эмоции, и душу.
"Откуда было звонить, — думал Аарон, — с Магии? Или из Черного Леса? С Уровня на Уровень не позвонить — нет таких аппаратов". Ах да, он, кажется, забыл сказать ей, что может путешествовать так далеко.
Вот был бы повод похвалиться перед подругами…
Дались ему эти подруги.
— Мог бы сказать, что с тобой все в порядке, сообщить, как ты и где.
— Не мог, — повторил Канн. "Или не хотел", — встретил ее взгляд своим, жестким.
Мила отвернулась к окну; он заметил, что стакан в ее руке дрожит. Затем она посмотрела на него с нервной улыбкой:
— Ты ведь хочешь мне что‑то сказать, да? Что‑то… неприятное.
— Да, — он не стал ходить вокруг да около. — Давай… расстанемся.
Слова прозвучали, как пистолетный выстрел в тишине. Запах пороха, необратимые последствия и душащая обоих тишина.
А потом она усмехнулась. И в этой усмешке прочиталась душевная боль; он чувствовал себя полным козлом. Однако как еще строить разговор, если не прямо? Врать, выживать ее из‑под крыши, ждать, пока сама примет решение, даст ему пощечину и соберет чемоданы? Не по — мужски это, неправильно.
— Я… — ее пальцы с идеальным маникюром теперь дрожали еще сильнее, — плохо готовила? Чем‑то не угодила тебе? Мало убиралась, делала что‑то не так? Недостаточно хорошо ублажала тебя в постели?
Последняя фраза прозвучала и вовсе неприятно — болезненно для обоих.
— Мила, не надо. Ты… — хотел добавить "всем мне угодила", но понял, что в этом случае точно выставит себя полным дураком, — продолжил иначе: — Ты хорошая.
Она рассмеялась неестественно и зло.
— Так говорят всем, с кем прощаются, да? "Мила, ты хорошая! Но только иди, ладно?" Аарон, что случилось с тобой за время отсутствия? Что заставило тебя принять такое решение? Если уж хорошо готовила и "ублажала".
— Просто не люблю, — ответил Канн коротко, как рубанул топором по канату. — Прости.
А на ее лице одна за другой сменяли друг друга эмоции — удивление, недоверие, разочарование, печаль, удрученность, злость.
— Раньше любил, а теперь не любишь?
Он не любил ее и раньше. Но почему‑то позволил с ним жить, зачем‑то согласился надеть на палец ее кольцо.
— Давай не будем, хорошо? Обойдемся без драмы.
Не бывает прощаний без боли. Прощаться больно даже с тем, кого не любишь. Потому что, если любишь "не так", то козел, если не любишь совсем, то козел еще больше. Он уже понял, что козел в любом случае, — так чего тянуть?
— Без драмы?! — с нее в один момент слетела вся культурность; возмущенно дрогнули золотые локоны. — Я сутками здесь горбатилась — старалась, чтобы все блестело, сияло и переливалось! Чтобы у тебя всегда было что поесть и попить, чтобы был сыт и доволен. В кабинет твой заходила только на цыпочках, от половины того, что любила, отказалась, друзей твоих терпела!
Он достал из кармана золотое кольцо и положил его перед собой на стол. Произнес тихо, но жестко:
— Вот и не терпи больше. И не отказывайся от того, что нравится.
Полный бешенства взгляд из‑под длинных, накрашенных тушью ресниц, сжатые в ярости губы. Она сгребла кольцо пятерней и тут же бросила его ему в лицо. Попала в лоб — он не стал прикрываться ладонью.
— Подонок!
И тебе только хорошего. Жаль, что без драмы не обошлось.
Кольцо упало на пол, встало на ребро и укатилось под стол.
— Сволочь!
Жаль. Он не хотел, чтобы больно… Но не больно, наверное, не бывает.
— Когда ты в следующий раз позвонишь мне, я не возьму трубку, понял?!
Он понял. Он сидел молча — знал, что извиняться бесполезно, а говорить, что звонить не собирается, не стоит точно. Лишь сморщился, как от зубной боли, когда по полу агрессивно и звонко процокали к выходу из кухни каблуки модных туфель.
"Зачем, — спросил себя мысленно в который раз, — в доме, где должно быть тепло и уютно, носить каблуки?"
Чтобы собрать вещи, ей понадобилось около часа; вызывая такси, она демонстративно не смотрела в его сторону.
"Ты еще пожалеешь… — немо упрекала его ее напряженная фигура — вздернутый вверх подбородок, неестественно ровная осанка. — Пожалеешь, вот увидишь!"
— Мне машину на ближайшее время…
Наверное, стоило бы предложить подбросить ее до дома, но он не предложил — знал, что любая фраза теперь станет острой иглой, которая проколет наполненный дерьмом пузырь. И тогда польется "я тебя любила…", "я на тебя столько времени потратила…", "да как ты мог!"
Как? Он бы и не мог, если бы не одно "но" — чего он точно "не мог", так это жить с нелюбимой женщиной дальше.
Когда распускающая вокруг себя волны праведного гнева Мила выкатила за дверь огромный чемодан, Аарон тяжело вздохнул, потер небритую щеку и с непонятной полувеселой грустью подумал о том, что теперь может курить прямо на кухне.
Прежде чем захлопнуть за собой дверь, ключи она с грохотом бросила на тумбу.
Вот и все. Лягушку он съел. Неприятную на вкус, горькую и ядовитую.
Едва не подавился.
Зато теперь может спать в своей спальне, шерудить по кухонным шкафам в поисках знакомого на вкус кофе, заполнять пепельницы окурками доверху и без угрызений совести засиживаться в кабинете допоздна.
А еще он может привести сюда Райну.
Странная мысль — дикая и притягательная одновременно. Интересно, ей бы здесь понравилось?
"Не позволю жить с уродом. Никому не позволю".
Она не придет.
На кухне тихо — слишком тихо. Не гудел холодильник — специально купил новую модель (беззвучную), — не тикали часы, не слышалось ничьих шагов. Вновь "холостяк". Возможно, до конца своих дней.
Исходил длинными безответными гудками номер Райны; Канну стало грустно.
До половины второго он пролежал на кровати, затем поднялся, покурил, вновь натянул на плечи Баалову куртку (все равно возвращать и одежду, и авто), вышел за дверь и сел в чужую машину.
