Татьяна Тронина - Мода на невинность
– Что же вы? – с ужасом спросила я, ловя пустоту перед собой. – Где же вы?..
Я открыла глаза и обнаружила, что Вадим Петрович преспокойно сидит передо мной, сложив руки, и в ближайшее время никаких действий предпринимать не собирается.
– Это все, – спокойно сказал он. – Больше я ничего не хотел тогда делать.
Не могу передать, как я рассердилась!
– Ой ли? – язвительно сказала я.
– Что?
– И вы хотите, чтобы я поверила... – Я буквально задыхалась от возмущения. – Что вы тогда, старый сатир... – Новая мысль вдруг озарила меня. – Нет, я понимаю – тогда вы еще были относительно молоды и вполне дееспособны, не то что теперь... и интерес у вас к молоденьким девочкам, а не к...
Я запнулась, затрудняясь классифицировать свой возрастной ценз. С женщинами прямо противоположная история, чем с антиквариатом...
– Все не так, – с неожиданным упрямством заявил он. – Типично женское желание извратить все, переврать...
– Женское? – возмутилась я. – Что вы понимаете в женщинах, липкий сластолюбец, вы, любитель нимфеток? О, я понимаю, я стала вам неинтересна – возраст уже не тот, где мои четырнадцать лет...
– Да что ж ты говоришь такое? – рассердился он и забегал по комнате, размахивая руками. – Как можно вообще такое... Все было не так, все – не так!
– Не орите! – огрызнулась я. – Хозяйка услышит.
– Да плевать мне... – Он остановился. – Оля, позволь рассказать, как все было по-настоящему.
– Очень интересно! – язвительно бросила я. – Что ж, валяйте, до рассвета еще есть время. Так что вы мне собираетесь...
– Погоди, не торопи меня. Я по порядку... Я тогда не собирался ничего делать!
Я сделала вид, что мне чрезвычайно смешно.
– Но это правда! Я не собирался ничего делать! У меня уже тогда был план – я дожидаюсь твоего совершеннолетия, никак и ничем не выдавая своих чувств, а потом говорю с тобой. К тому времени все стало бы ясно...
– А та, другая женщина, которая была рядом с вами? – Я вспомнила о маме и уже не смогла сдержать своих слез. – Что вы собирались сделать с ней?
– Ничего... Да, я подлец, я негодяй, надо было сразу уйти от вас, как только я понял, что люблю тебя, но мы бы тогда не смогли больше видеться – и это держало меня. Впрочем, я уже был близок к тому, чтобы уйти, – со дня на день, я не хотел обманывать...
– Не произносите ее имени! – топнула я ногой, заливаясь новым потоком слез. – Нахальство какое...
– ...а тот день – ты, наверное, хочешь спросить про тот день, почему все так произошло, почему я не стал дожидаться твоего совершеннолетия...
– Оч-чень любопытно!
– Так вот... именно в тот день я собирался уйти от вас. Я поцеловал тебя...
– «Поцеловал»! – скривилась я.
– ...и хотел уже отойти, уйти... я ничего не собирался больше делать! В эти доли секунды, когда лежал у твоих ног, я понял окончательно – сейчас встану и уйду и буду ее ждать (тебя то есть), сколько понадобиться. И тут вошла она...
– Не произносите ее имени!
– Вошла она, и ничего уже нельзя было исправить. Все так глупо, нелепо...
– Ах, ах, ах!
– Ты мне не веришь, но это правда. Ты встречалась с этим мальчиком, Павликом, и только слепой не увидел бы того, к чему приведут ваши отношения. Ты вела себя как женщина, как взрослая нахальная женщина, как кошка, ты сама не осознавала того...
– Да, и вы решили сделать это за Павлика! Бесподобно!
– Я тебя люблю, – упрямо произнес он. – Если б это было извращение, то я бегал бы сейчас за молоденькими девочками, но для меня существуешь только ты. Где бы я ни был, где-нибудь в толпе... глаза ищут только тебя. Когда вижу тебя, я успокаиваюсь. Какая разница, сколько тебе лет, есть у тебя морщины или нет, что на тебе надето, как ты выглядишь... ты мне всегда нравишься, нестерпимо нравишься, я хочу смотреть на тебя вечно...
– И не насытится око зрением... – пробормотала я уныло.
– Ну почему ты мне не веришь!
– Потому что это все слова. Знаете что, Вадим Петрович? Я не хочу отступать от задуманного... это акт милосердия. Я простила вас... вы слышите – я прощаю вас. Мне надо забыть прошлое, и вам тоже надо его забыть, вам надо избавиться от наваждения, понять, что я не Синяя птица, за которой надо гоняться всю жизнь. Поэтому надо закончить начатое.
Я протянула к нему руку, но он стоял посреди комнаты с вытаращенными глазами и не двигался с места.
– Что же вы? – смиренно спросила я. – Я прошу вас.
– Тогда скажи, что любишь меня. Потому что я не смогу так...
– Тоже слова... извольте – я люблю вас, язык произнесет все, что угодно... я люблю вас.
– Нет, я верю, что у слов есть обратный эффект, – сказанное становится правдой.
– Я люблю вас, – повторила я.
Он подошел ко мне и снова встал на колени.
– Говорят, некоторые народы молятся перед этим... Я бы тоже хотел.
– Так помолитесь, – серьезно предложила я.
– Господи, сделай так, чтобы она мне поверила! – быстро произнес он и уткнулся лицом мне в ноги. – Господи, пусть она всегда будет рядом со мной, чтобы я мог видеть ее, – забубнил он глухо.
Я подняла руки и положила на его голову – странное ощущение, словно приближаешь к себе то, что отвергала всю жизнь, почти болезненное. Даже как будто ладони жгло...
У него были слабые, редкие, чересчур мягкие, даже какие-то безвольные волосы неопределенного цвета, уже тронутые сединой, – и почему-то на меня это действовало сильнее, чем если б Вадим Петрович был писаным красавцем с буйными кудрями, эти слабые волосы пугали меня и волновали. Бледные предплечья с гладкой, в веснушках, кожей, небольшой островок растительности на груди, мочки ушей, колючие щеки... Я всегда боялась его и избегала, я старалась не видеть его и не слышать, не вдыхать его запаха, не дай бог почувствовать волны тепла, исходившего от тела, но сегодня я позволила себе все это.
– Как я мечтал о тебе... – пробормотал он, расстегивая на мне платье. Я стянула через его голову майку – он не сопротивлялся и даже как будто стремился предупредить каждое мое желание.
Он целовал меня быстрыми легкими поцелуями, его ладони непрерывно скользили по моему телу, словно он хотел выучить меня наизусть, – и это тоже было странно, потому что раньше, много лет назад, когда я представляла себе эту сцену и Вадима Петровича, решившегося довести начатое до конца, – то воображала его грубым и жестоким, разрывающим меня на кусочки, с обагренными кровью руками. Он должен был быть грубым и жестоким, но он почему-то таким не был... Даже хуже того – мне нравилось то, что он со мной делал, и я испытывала облегчение, словно ждала этого всю жизнь.
– Как я люблю тебя! – сказал он, и в этот момент словно сердце разорвалось в моей груди, и я обняла его, насколько хватило сил. – Оля... – Он прижимал меня своей грудью, но его тяжесть не давила. – А это что?
