Елена Вернер - Купальская ночь
Обзор книги Елена Вернер - Купальская ночь
Елена Вернер
Купальская ночь
Моим родителям посвящается
Пусть покойник мирно спит;
Есть монаху тихий скит;
Птице нужен сок плода,
Древу – ветер да вода.
Я ж гляжу на дно ручья,
Я пою – и я ничья.
Что мне ветер! Я быстрей!
Рот мой ягоды алей!
День уйдет, а ночь глуха,
Жду я песни пастуха!
Ты, пастух, играй в трубу,
Ты найди свою судьбу,
В сизых травах у ручья
Я лежу – и я ничья.
Разве мы можем знать истинную меру нашего счастья, если нам неизвестно, что ждёт нас впереди?
(«Ночь в Лиссабоне» Э.М.Ремарк, 1961)© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru), 2014
Глава 1. Нежданное путешествие
Такое ощущение, что местность – дома, улицы, комнаты – обладает памятью. И не просто хранит воспоминания, а норовит напомнить человеку все до мельчайшей детали с энтузиазмом давнего друга. Или безжалостностью врага.
Катерина боялась этого. Она боялась, что, как только она переступит порог старого деревенского дома, прошлое обрушится и похоронит ее под тяжелым холодным пеплом своим. Поэтому сразу за облупленной бетонной стелой «Вечная память героям!» она сбросила скорость и успела рассмотреть и вид с моста, и пустующую будку от бывшего блокпоста (надо же, подумала она, за все эти годы так и не убрали). Поэтому, уже заехав в поселок, остановилась у магазина, долго и бестолково раздумывала, что нужно купить, и решилась только на бутылку минеральной. Именно поэтому не нажимала на клаксон, чтобы разогнать устроившихся на проезжей части гусей, а выжидала, пока те сами разойдутся – должно быть, со стороны смотрелось очень глупо. Но все это было тщетно. Она неумолимо приближалась к конечной точке своего путешествия.
Поселок городского типа Пряслень, улица Береговая, дом 17.
Вот и ворота. В самом конце улицы, на окраине поселка, рядом с заросшим палисадником. Заросший – не то слово, ворот почти и не видно из-за высокого бурьяна. Густая зелень, еще не тронутая сентябрем, сочные мясистые стебли в человеческий рост, увенчанные большими засыхающими зонтиками соцветий. Катерина остановила машину на обочине, ткнувшись бампером в заросли, заглушила двигатель и замерла. Больше всего на свете ей хотелось ударить по газам и смыться отсюда.
Она не видела этого забора семнадцать лет, и с первого же взгляда поняла, что годы не прошли бесследно. Столбы и доски, крашенные некогда в темно-синий, стали совсем серыми, землистыми, и только кое-где виднелись задравшиеся лохмотья выгоревшей краски. Козырек над воротами скособочился. Низенькая скамейка – непременный атрибут деревенской жизни, чтобы удобнее было судачить с соседями о прохожих, и с прохожими о соседях, – вросла в землю, почти сгнила, и в ней явно поселились жуки-древоточцы, трудолюбиво превращающие ее в труху. У самой калитки успела вырасти крепенькая стройная осинка, ее мелкие листочки трепетали, несмотря на безветренную погоду. Катерина почувствовала, будто и внутри у нее что-то вот точно так же дрожит.
Ну, довольно. Она отстегнула ремень безопасности и вышла, стараясь хлопнуть дверью как можно тише. Тщетная предосторожность, конечно, наверняка кто-нибудь уже наблюдает за ней из ближайших домов. Здесь так редко появляются новые лица. Катерина внутренне пожелала, чтобы ее лицо как раз сочли новым – она не хотела, чтобы та давняя история хоть краем своей мрачной тени задела ее теперешнюю жизнь. Но это, конечно, невозможно.
У машины она потопталась в нерешительности, стараясь не глазеть по сторонам. Потом, тяжко вздохнув, напролом полезла к калитке через бурьян.
«Репехи». Это слово заставило ее вздрогнуть, как будто кто-то громко произнес его над самым ухом. Надо же, семнадцать лет – и ни разу не вспомнила, что то, что она привыкла называть репейником, тут именовалось репехами. А стоило шагнуть из машины, как вот, пожалуйста, они самые. Репехи.
Рассохшаяся калитка, хоть и со сломанным засовом, открываться не желала, видно, с той стороны двор зарос такими же сорняками по пояс. И Катерина, дергая и толкая ее, вдруг почувствовала себя совершенно беспомощной. Она не понимала, зачем притащилась сюда, зачем стоит у забора дома, являвшегося ей в самых темных кошмарах, да еще и пытается попасть в его двор, в его стены, под ту самую крышу… Ах, да, покупатели! Дом хотят купить. И если она хочет избавиться от него навсегда, то лучше все-таки его продать. Тем более что большую часть пути она уже преодолела. Осталось немного – дойти до дома, переступить порог, осмотреться. Дождаться покупателей, оформить все бумаги, сходить к нотариусу, поставить подписи, взять деньги…
От таких обыденных мыслей стало полегче, и дом, невидимый из-за забора, но такой реальный, такой несомненный, перестал казаться замком злой колдуньи посреди заколдованного леса. Солнце светило ярко и не по-осеннему жарко, и футболка подмышками стала пропитываться влагой. «Будь я героиней страшной сказки, я бы точно не потела», – с истерической ноткой хмыкнула про себя Катерина. Теперь она разглядела брешь: в заборе не хватало пары досок, как раз чтобы протиснуться взрослому человеку. Бог знает кому и зачем понадобилось ходить в сад заброшенного дома… Щелкнув брелком сигнализации скорее по привычке, чем от надобности, Катерина пролезла в дырку и очутилась во дворе. И вот…
Дом стоял перед ней. Меньше, чем казался ей в снах, и не такой мрачный. Скорее, покинутый. Обычное человеческое жилище, давно отчаявшееся дождаться хозяев. Мутные незрячие оконные стекла, кое-где и вовсе выбитые. Белесый щербатый кирпич стен. В то время, как во всей стране сельские дома строились из дерева (взять хотя бы деревни и поселки соседнего района той же области), в Пряслене с незапамятых лет велось строительство из кирпича благодаря местному кирпичному заводику, построенному еще до революции, или цигельне, как его тут называли. Проезжая сегодня мимо деревянных хат в маленьких селах вдоль трассы, Катерина видела среди них и заброшенные, покосившиеся, упирающиеся оконными переплетами в землю, с прорастающими через крышу кустами дурноклёна, и втайне даже тешила себя надеждой, что и с этим домом приключилось то же самое. Если бы природа захватила дом в свой плен, Катерине бы не пришлось испытывать сейчас эту робость и этот страх. Но побороть кирпич даже буйной южнорусской растительности все-таки не удалось, а может, все дело в мастеровитости деда, когда-то сложившего дом на совесть. Так или иначе, с домом по Береговой, 17 все было в порядке, не считая запустения. Весь двор заполонил такой же бурьян, что и снаружи, и до крыльца пришлось продираться сквозь заросли. Оказавшись на ступеньках, Катерина вдруг поняла, что ключа у нее нет. Однако он и не понадобился, вот уже много лет, судя по всему, редкие случайные обитатели не утруждали себя замками.
Внутри было пусто и гулко, пахло сыростью и мышами, как в подвале. Никого и ничего. Все, что можно было вытащить и унести, уже давно вытащили и унесли в неизвестном направлении. Тогда, семнадцать лет назад, дом был поспешно оставлен, брошен, вещи никто не собирал – было не до того. Посуда, шторы и домотканые бабушкины половички, весь нехитрый скарб, все то, чем обрастает человек в своем жилище, тогда осталось словно ничейным. Видно, спустя некоторое время вещи нашли себе других хозяев. В большой комнате с крепким, досочка к досочке, крашеным полом, остался только круглый столик и шкаф со сломанной, висящей на одной петле дверцей – конечно, без содержимого. Пара пожелтевших газет и ржавые гвозди не в счет. Катерина обвела глазами пространство комнаты, пытаясь припомнить, как тут все было когда-то. Пять окон, настоящая достопримечательность комнаты, три из них выходящие на двор к калитке, и две в сторону сарая, сейчас почти не пропускали свет из-за грязи. А, бывало, раньше комнату заливало солнце, и половицы нагревались так сильно, что, если стать босыми ногами, жгло ступни. Правда, чаще в самый зной все шторы плотно задергивали, чтобы из дома не выходила драгоценная прохлада.
Катерина прошла в другую комнату. Эхо. Когда-то это была ее комната. Небольшая, вытянутая, с окном, ведущим в сад под узловатую вишню и открывающим удивительный вид на реку Юлу. На подоконнике еще сохранилась голубая краска, лежащая толстым неровным слоем, в потеках и выпуклых застывших каплях. Почему-то в этих краях оконные рамы всегда красили не в белый, а в нежно-голубой цвет. Однажды Катя спросила об этом бабушку Тосю, царствие ей небесное. Та сперва даже не поняла, о чем ее спрашивает девочка, а потом пожала плечами:
– А на шо тебе белая? Синенькая лучше, як нэбо.
