Татьяна Тронина - Мода на невинность
Инесса не отдает ему котенка, и потому Ник разыгрывает любовь, Инесса немедленно откликается. Откуда ему знать, что она придает столь мистическое значение этой любви... И тут неожиданно такой подарок судьбы – грозовая ночь. Он в доме своей русской подруги, в ее комнате. Она на балконе болтает со мной, потом бросается на помощь глупой соседке, грузовик дает задний ход... Прекрасный повод для того, чтобы справедливость восторжествовала! Он берет сердоликового котенка (и медальон заодно) и скрывается по-английски. Никто ничего не знает, никто ничего не видел, и вообще в ближайшее время никому никакого дела до каких-то там безделушек не будет, потому что колеса грузовика переезжают хрупкое тело его русской подруги.
Он сразу уезжает из Тишинска, правда, его сообщник Виргиний остается по каким-либо причинам... впрочем, не имеет никакого значения по каким. Виргиний!!! Ах, что Виргиний, Ник наверняка увез украденное сокровище, толку от этого Виргиния... Какой бизнес у отца нашего любителя пухленьких женщин? Он занимается антиквариатом, и сынок наверняка помогает ему и, при всей своей глупости, разбирается в старинных побрякушках. «Дружище, Ник, это действительно котенок Челлини, мы непременно должны получить его – любым путем!» Он никакой не секретарь, он сообщник...
Я стояла посреди ночного городка, теплый ветерок обвевал меня, но я вся дрожала как в лихорадке, вытаращив глаза в темноту, – так ясно видела теперь все!
Виргиний, разумеется, обманул меня. Адрес наверняка ложный.
Бедные Борис и Глеб...
Я ничего им не скажу, они никогда не узнают, чтопотеряли. Впрочем, полтора миллиона долларов – это такая ерунда, если б за эти деньги можно было вернуть их мать... И хорошо, если адрес ложный, – им не придется общаться с подлецом и негодяем Ником. И Ник никогда не узнает, что Борис и Глеб... впрочем, это тоже не имеет никакого значения – даже если б Ник знал о своем родстве с мальчиками, даже если бы знал, что мальчики имеют больше прав на сокровище рода Ивашовых, то ничего бы не изменилось. Он все равно украл бы котенка Челлини.
– Инесса! – позвала я, но никто не отозвался, только пронзительно стрекотали сверчки.
Мне было жаль ее, бесконечно жаль – проще удавиться, чем испытывать такую нестерпимую жалость. Ее обманули... Может быть, даже лучше, что Инесса умерла, – она ведь не узнала, какее обманули.
Что-то странное творилось со мной. Я опять куда-то пошла, тихо ступая по разбитому асфальту, едва освещенному скудным уличным светом, – но путь мой лежал не к дому. Не к моему дому.
В начале улицы Паши Ангелиной стоял совсем другой дом, за черным забором.
Ладонью я провела по шершавым доскам и ощупью нашла калитку. Легко открыла щеколду. Собак во дворе не было, я это знала, только где-то рядом, в сарае, дребезжащим голоском заблеяла коза и тут же замолчала.
В окнах горел свет – в одном вдова Чернова при тусклом свете настольной лампы вязала какую-то декадентскую черную шаль, а в другом, на противоположном конце дома, я увидела Вадима Петровича. Он полулежал на кровати и читал какую-то книгу.
«Надеюсь, это не «Лолита» Набокова...» – усмехнулась я и кончиками пальцев, едва слышно, ударила по стеклу.
Он вздрогнул и выронил книгу. В один прыжок Вадим Петрович подскочил к окну, и лицо у него было такое, точно он знал, кто к нему пришел.
– Оля! – шепотом позвал он, разводя рамы в разные стороны. – Это ты?..
Он увидел меня и ничуть не удивился.
– Это ты...
– Откуда вы знали? – строго спросила я.
– Знал...
Он протянул мне руки, и я довольно неуклюже вскочила в комнату, тут же представив, как на моем месте то же самое сделала бы Инесса, – легко и изящно. «Лучше бы я умерла вместо нее!» – опять подумала я.
– Я так рад, что ты пришла. – Он заметался по комнате, не зная, куда меня посадить. – Я заходил к тебе – твоя тетя говорила?
– Говорила. У вас было какое-то дело ко мне?
– Да. Дело? Нет, ничего особенного...
Я села на его кровать, застеленную лоскутным одеялом, – вероятно, тоже творчество вдовы Черновой.
– Как вам здесь живется? – спросила я, оглядывая потемневшие от времени деревянные стены – из щелей торчала пакля, мебель была тоже старой и темной, но эта робкая, провинциальная бедность придавала странный уют комнате.
– Неплохо, хотя и скучновато... хозяйка все время козьим молоком угощает.
– Козье молоко очень полезное.
Он сидел на стуле рядом со мной, и кусал губы, и тосковал. «Что же мне делать с ним?» – растерялась я.
– Я пришла к вам... – тщательно подбирая слова, начала я. – Я пришла к вам затем, чтобы...
– Да-да, я весь внимание! – торопливым шепотом воскликнул Вадим Петрович, покачнувшись в мою сторону.
– Вы сидите, сидите... Я пришла к вам для того... Вы помните Инессу?
– Помню ли я твою подругу? Очень хорошо помню, ее безвременная кончина до сих пор меня...
– О, пожалуйста, это все лишнее, – перебила его я. – И вы меня не утешайте – это совершенно бесполезно, меня невозможно утешить. Однажды мы с ней говорили о вас. И она сказала одну фразу.
Я замолчала надолго.
– Какую же фразу? – наконец спросил он печально.
– Что мы должны закончить одно дело. Я и вы.
Я опять замолчала.
– Кажется, я не вполне... Если это то, о чем я думаю...
– Вы меня до сих пор любите? – сурово спросила я.
Он вздрогнул.
– Ну так что же вы молчите? Уже разлюбили?
– Как такое возможно... я тебя очень люблю. Вообще, если быть точным, я только тебя и люблю.
– Тогда вы, Вадим Петрович, не должны были забыть, в какой момент нас прервали.
Я вспомнила перевернутое лицо своей мамы, но тут же отогнала от себя это видение – какой смысл? Все равно уже ничего нельзя исправить, надо пройти путь до конца.
– Вспомнили? Я сидела, вы подошли, встали передо мной на колени...
Я протянула руку и стащила его со стула – он совершенно не сопротивлялся, упал безвольно передо мной на колени, его рот кривился то ли от улыбки, то ли от сдерживаемого плача.
– Я помню, – задыхаясь, сказал он и отвел полу моего голубого платья в сторону. – Я помню...
Я зажмурилась изо всех сил и приказала себе не сопротивляться. Я почувствовала его теплое дыхание на своей коже, потом он медленно провел языком от колена до середины бедра – по невидимому старому шраму. Я едва не закричала, потом представила, с каким лицом к нам ворвется вдова Чернова и что она скажет... Он замер, и на моей ноге осталось знакомое ощущение прохлады, как будто по мне провели листком мяты, потом этот прохладный жгучий след вдруг расползся по всему моему телу, остановился где-то внутри живота и затрепетал, завибрировал – так змея, покачиваясь, замирает перед своей жертвой, готовясь к смертельному укусу.
