Жаворонок Теклы (СИ) - Семенова Людмила
А вот у Налии было немного иначе. Как выяснилось впоследствии, про друзей и бизнес в Европе она все же не выдумала. В момент глубокого упадка предложение о сотрудничестве ее буквально окрылило: она не то чтобы хотела бегства и полного разрыва с родной страной, но условия в Эфиопии придавали ходу времени угрожающий оттенок. И неужели стоило растратить все оставшееся на бесполезную борьбу, в то время как за Эритреей и морем кипела совсем иная жизнь, мирная, яркая и насыщенная? Налия поняла, что по западным меркам она молодая и цветущая женщина, что у нее есть прекрасные возможности, и ей страстно захотелось отправиться туда с мужем, но не в гости, не на заработки, а в качестве людей нового времени, мобильных, энергичных и не скованных ничьими указаниями. И в ее планы никак не входило то, что всегда безотказный Айвар пойдет наперекор.
20.Конец иллюзий
Все дорогие сердцу вещицы Налия перед отъездом передала матери и отцу, попросив их сохранить в семерском доме. Кое-что взял с собой и Айвар, вместе с обручальным кольцом, любимой бижутерией из темного серебра и книгами — они не могли пригодиться в деревне, но он боялся, что иначе больше их не увидит.
Из Аддис-Абебы предстояло лететь самолетом, на котором Айвару позволили перевезти собственную «Ниву». Накануне отъезда семьи в Афар они долго разговаривали с Соломоном, который все эти дни чувствовал себя очень плохо, но говорил об этом только зятю. Перед женой и помощниками он по-прежнему держался стойко.
— Вот я и попал очередной раз в дурацкое положение, дядя Соломон, — сказал Айвар, улыбнувшись через силу. — Не могу понять, почему всю жизнь меня обвиняют в каких-то страшных вещах в то время как настоящие подонки спокойно смотрят другим в глаза? И чем больше я стараюсь давать людям тепло и свет, тем агрессивнее они реагируют.
— А ты думаешь, мы не задавались такими вопросами, сынок? — ласково ответил старик. — Это был наш выбор — стать образованными людьми, подающими пример современной Африке, и вырастить дочь с такими же ценностями. И она потом сделала сознательный выбор: занялась лечением и воспитанием своего народа. И всегда на этом пути, Айвар, всегда были насмешки, недоверие, отчуждение! Те люди, которые по духовному развитию недалеко ушли от животных, всегда видят подвох в сердечной заботе о ближнем, и неважно, носят ли они приличные костюмы или набедренные повязки.
Айвар многозначительно кивнул, и Соломон заметил, что за эти дни зять сильно изменился, будто внутренне постарел. Его глаза утратили прежний мечтательный блеск, лицо было вялым и безучастным.
— Я понимаю, что у Налии иссякло терпение, она слишком много души вложила в свое призвание, бедная наша девочка... — добавил тесть. — Но как она могла так подвести тебя? Как ты будешь с твоим талантом работать в сельской глуши, где не только от разрухи, но и от одиночества можно здоровье потерять и с ума сойти?
— Мне это неважно, дядя Соломон, — возразил Айвар жестко. — Если для медика одни пациенты достойнее других, то он уже не медик. А если муж готов быть с женой только в тех обстоятельствах, которые его устраивают, то я никому не посоветую связывать с ним жизнь. По крайней мере, теперь я по-настоящему понял, как я люблю Налию. Мы ведь с ней сошлись как-то стихийно, будто во сне, а потом я, не успев опомниться, прожил несколько таких благостных лет, когда хочется любить весь мир. Словом, не лучшая проверка для чувств. Вы не обидитесь, что я так откровенно говорю?
Он зажег сигарету, дал прикурить и тестю, который, несмотря на все перебои со здоровьем, не желал отказываться от старой привычки, и заговорил:
— Один русский доктор в госпитале Красного Креста рассказывал нам историю, которую я не могу забыть. Это в Питере случилось, с обычной супружеской парой. Женщина заболела одним неизлечимым недугом, при котором все тело разбивает паралич, у человека отказывает не только ходьба и речь, но он также не может улыбаться, глотать, дышать самостоятельно. А самое ужасное, что сознание остается ясным! После нескольких лет мучений перестают работать все органы. И муж этой женщины, зная, что вскоре так будет, до последнего о ней заботился. В больнице ее держать уже не имело смысла, и он установил в квартире аппарат искусственной вентиляции легких, ставил ей клизмы, мыл... Главное, без слов, по одному взгляду понимал, чего ей хочется. А ведь ухаживать за таким больным в тысячу раз страшнее, чем за младенцем или стариком, которые хотя бы дышат без посторонней помощи. Хватит одного перебоя с электричеством, чтобы человеку не поступил воздух из аппарата. Потом все же болезнь взяла свое, она скончалась. И вот когда мы услышали этот рассказ...
Айвар немного помолчал и продолжил:
— Знаете, наша молодежь тогда разделилась на два лагеря. Одни считали, что муж — настоящий герой, мученик, ради жены пожертвовавший своим благополучием. Ему было уже за пятьдесят, но это только у нас в Эфиопии порог старости, а в России мужики в таком возрасте любят начинать новую жизнь. Другие припоминали, что в любой клятве, которую произносишь перед бракосочетанием, есть в той или иной форме обещание быть рядом «в здравии и болезни, в горе и радости». Но кому как не врачам знать, что бывает на самом деле? Чего стоит эта клятва? Так, просто какая-то милая праздничная потеха, часть представления, о которой и не вспоминают, когда случается настоящая беда. Особенно, увы, мужчины. Если спросить любую медсестру, работавшую в России, она подтвердит, что у койки больного мужа почти всегда сидит жена, а у койки больной жены зачастую ветер гуляет. В таких полудиких странах, как Россия, общество всегда оправдывает подлецов и трусов, а преданность и любовь мужчины к семье считается экзотикой. Про совсем дикие страны, вроде нашей Эфиопии, и говорить нечего.
— А ты сам что думал, сынок? — спросил Соломон, пристально посмотрев на зятя.
— А я... Знаете, я, конечно, был согласен с теми, кто говорил про клятву, но в то же время все равно считал, что этот муж — герой, потому что был уверен, что сам такого не перенесу. Да, в больнице я насмотрелся на всякое, но изо дня в день видеть, как самый близкий человек мучается и угасает, — это же совсем другое! Так что я бы на его месте наверняка ушел, но только через окно. Тогда мне так казалось...
Айвар отложил окурок и добавил:
— Сейчас я понимаю, что тоже сделал бы все возможное, чтобы продлить любимому человеку жизнь, чтобы он хоть чувствовал, что сейчас хорошая погода, что вдалеке шумят поезда или самолеты, что с улицы отдает парным молоком и шерстью после каравана. Ради такого обоим стоит задержаться на этом свете. Когда я теперь вспоминаю эту историю, реальность уже совсем не кажется такой беспросветной. У меня, в отличие от этого мужчины, жена жива и здорова, так чего мне еще желать...
— Верно ты все говоришь, Айвар, — сказал Соломон, мудро улыбаясь, — только я-то никогда и не сомневался, что ты по-настоящему любишь нашу дочь. И не отчаивайся так, вам надо только пережить это, а потом справедливость восстановится и вы непременно друг друга простите и поймете.
Наступил день отъезда. Советники отца Налии оказались очень неравнодушными людьми и искренне сочувствовали Айвару, которого, несмотря на его тридцать шесть лет, продолжали называть «парнем». Один из них подбодрил его:
— Ты, главное, не теряй головы, Айвар, жизнь у вас на этом не закончилась. Лишь бы вы продержались эти два года, а там как-нибудь подниметесь. Если не в Эфиопии, то в другом месте, в ЮАР например. Там сейчас немало зажиточных людей, ты сможешь устроиться в приличную семью, где есть старые и больные. Для Налии тоже наверняка дело найдется — она девчонка грамотная, может и языки преподавать, и рукоделие. Может быть, окажется, что все к лучшему.
Хоть он и имел опыт жизни в деревне, его все же подробно проконсультировали, что лучше заранее купить в столице, а что удастся раздобыть в Семере или в поселке. Из дома Айвар забрал, помимо личных вещей, только постельное белье, ковер и кое-какую посуду.
