Соль под кожей. Том второй (СИ) - Субботина Айя

— Нет! — громко и категорично как никогда заявляет Андрей. — Валерия, нет! Даже слышать не хочу!

— Надо же, у кого-то голос прорезался, а я уж думала, что ты так и будешь блеять до старости.

— Ребенка нужно оставить! — продолжает гнуть свое Андрей.

— Я бы могла спросить твое мнение, если бы ты имел хоть какое-то отношение к его зачатию, но с учетом всех обстоятельств — мне, прости, насрать на твое мнение.

— Отец меня убьет! — Теперь он переходит на визг, от которого мне хочется поморщиться как от взорвавшейся прямо над ухом хлопушки. — Этот ребенок, Валерия! Он же наш золотой шанс! Отец пообещал передать мне еще двадцать процентов акций! Он отойдет от дел, передаст управление мне. Я, наконец, смогу…

— Ты тупой придурок, — обрываю его ванильный и бесконечно глупый спич. — Ты никогда ничего не получишь, пока твой отец…

К счастью, слово «жив» не успевает сорваться с моего языка.

— Андрей, как только твой отец узнает, что этот ребенок не твой — он меня убьет. И это не фигура речи. Тебя, конечно, следом на тот свет не отправит, но можешь быть уверен, что еще одна ложь на этот раз так просто не сойдет тебе с рук. Но самое «веселье» начнется потом, когда тебе придется срочно выслужиться перед папочкой и жениться на той, в кого он ткнет пальцем. И на этот раз он выберет именно то, что нужно — может даже это будет дочка Максимовых или Савельева. Золотая папина дочка — с виду прилежная и хорошая, а на деле — такая же сука, как и я. Только с одним маленьким нюансом.

Я специально делаю маленькую паузу, чтобы Андрей в полной мере «заглотил» наживку нарисованных мной перспектив. Абсолютно реальных, потому что я на на двести процентов уверена именно в таком варианте развития событий.

И он понимает, судя по тому, что теперь его рожа могла бы служить наглядной иллюстрацией для статьи об испуга в каком-нибудь психологическом журнале. Но я все равно не испытываю к нему жалости. Он получает ровно то, что заслужил — как впрочем, все мы. Я поплатилась за свою глупость и самоуверенность, а Андрей пожимает плоды собственной трусости.

— Когда новоиспеченная женушка узнает о твоих маленьких слабостях и вкусах, она, конечно, вряд ли тут же побежит трезвонить об этом на весь свет. Хотя такой вариант я бы тоже не исключала. Возможно, — дергаю уголком рта, чувствуя себя примерно как профессор, который решает математическое уравнение с кучей переменных, — такой вариант для тебя будет самым безболезненным. Но я бы поставила на то, что она, как и положено порядочной суке, попытается извлечь из этого выгоду.

— Как ты! — Андрей тычет в меня трясущийся от страха палец.

— Совершенно верно, — не вижу смысла отпираться, тем более, что это правда. — Но разница в том, что она будет просить в ответ за свое молчание. И сколько сил готова будет прикладывать, чтобы покрывать твои косяки. А ты, Андрей, косячишь постоянно, на каждом шагу. И даже не в курсе, сколько дерьма благодаря моим усилиям осталось на дне канализации, а не всплыло ко всеобщей радости врагов и конкурентов твоего папаши.

Он начинает метаться по палате от стены к стене, как запертый в клетке зверь.

А я, пользуясь передышкой, роняю голову на подушку и прикрываю глаза. Пытаюсь заставить себя переварить мысль о предстоящем аборте, но вместо этого почему-то вспоминаю невероятно синие глаза Вадима. Такие же, как и у его дочери. Интересно, у фасолины внутри меня они были бы такого же цвета? В обрамлении таких же как у Вадима черных густых ресниц или они были бы как у меня — белёсые и жидкие, короткие как щетка? Эта фасолина — мальчик или девочка? На таком сроке это уже понятно? Видно? Я ни черта не знаю. Детях, о беременности и обо всех сопутствующих изменениях, которые происходят в женском теле, потому что не собиралась становится матерью никогда, ни в каком из вариантом моего возможного будущего. А тем более — сейчас. От мужика моей единственной подруги, которую сама чуть не оказалась дважды беременной.

Это все настолько не налезает на уши, что я даже не знаю — плакать мне или истерически смеяться.

— Ну и как ты собираешься все это… провернуть? — Андрей перестает мельтешить перед глазами и упирается в меня требовательным взглядом.

— Это не твоя забота. — Последнее, что я собираюсь делать — это посвящать Андрея в те планы, которые никак напрямую с ним не связаны. Хватит. Синяков на мне достаточно, чтобы запомнить урок. — От тебя требуется только одно — сделать маленькую аварию.

— А ты не можешь… ну… как-нибудь сама? Это же твой косяк.

Хорошо, что я все еще катастрофически слаба и не могу встать с постели, иначе это обернулось бы безобразной поножовщиной. Сказать, что в эту минуту мне хочется расцарапать его тупую баранью рожу — значит, не сказать ничего.

Я бы с удовольствием провернула все это без его долбаного участия, но для меня это будет все равно, что добровольное признанием в том, что с этой беременностью было что-то не так. Завольский-старший — мерзкая скользкая тварь, но интуиция и способность видеть причинно-следственные связи у него работают на отлично. Так что для меня любое «совершенно случайная потеря самого желанного в мире ребенка» будет билетом в один конец. Поэтому мне нужен Андрей. Его участие в этом — моя единственная гарантия пережить гнев старого борова.

Черт, и как меня угораздило? Неделею назад я рулила ситуацией и вертела этого мамкиного тюленя на известном приборе, а теперь вынуждена пресмыкаться и искать лазейки, чтобы не дать Андрюшеньке сорваться с крючка.

— Косяк мой, проблема — наша.

Главное — спокойно и уверенно выдержать его взгляд, чтобы у этой дрожащей особи около мужского пола даже мыль не закралась, что он может взять надо мной власть.

— Я могу решить ее сама, Андрей, но тогда можешь больше не рассчитывать на мою помощь. Ни в чем. И имей ввиду, что в таком случае мне придется очень постараться, чтобы не усугублять отношения с твоим отцом — они уже и так на ладан дышат, а после «выкидыша» он будет очень зол. Если ты думаешь, что при таких обстоятельствах я буду рисковать разозлить его ложью, то лучше сразу попрощайся с этой мыслью. Можешь прямо сейчас заказывать реквием по своим «маленьким радостям», потому что я больше и пальцем об палец не ударю, чтобы обеспечить тебе алиби. Впрочем, можешь ничего не делать и каждую минуту каждого нового дня проживать с мыслью о том, когда и откуда тебе «прилетит». По моему опыту, ждать придется недолго. А теперь, пожалуйста, сделай мне последнее одолжение — свали. И так тошно.

Я сказала достаточно, чтобы даже такой безголовой амебе как мой муженек, стали понятны надвигающиеся перспективы.

— Ладно, хорошо! — снова срывается на крик Андрей. Звучит это так, будто он делает мне огромное одолжение. — Надеюсь, ты знаешь что делаешь. Хотя бы на этот раз.

В ответ я просто отворачиваюсь к окну.

Черт, как же меня так угораздило?!

Глава тридцатая: Лори

Глава тридцатая: Лори

Настоящее

Через пару дней меня под руки, как важную персону (а скорее как арестантку) Андрей везет домой в наш с ним общий дом, где меня уже ждет «приятный сюрприз» — еще одна цветочная поляна, густо разбавленная воздушными шарами и мягкими игрушками. От одного вида этого радужно-ароматного разнообразия меня тянет блевать. Хорошо, что теперь для этого есть официальный повод. Так что Андрей даже не пытается меня остановить, когда я, вырывая руку, бегу в ванну и запираюсь изнутри.

Умываюсь холодной водой, пока не начинают покалывать щеки.

Тошнота постепенно стихает и я по крайней мере на какое-то время могу позволить себе просто спокойно дышать.

Я потратила несколько дней на то, чтобы заставить себя смириться с неизбежным.

Этот ребенок во мне — ошибка. Если бы меня слышали повернутые на голову мамаши, начитавшиеся розово-ванильных романов о любви и материнстве, наверное, трижды предали бы анафеме. Как будто женщина не имеет права на сомнения в том, готова ли она сохранить любой зацепившейся с ее яйцеклеткой сперматозоид, подходящее ли для этого время, стоит ли ради такого жертвовать карьерой и вообще — хочет ли она стать матерью. В мире хороших правильных женщин, беременность — это благо, его надо хотеть даже если его рождение будет стоить ей жизни. Беременность нужно нести перед собой, как знамя, чтобы все окружающие знали — эта женщина готова любой ценой выполнить свое физиологическое предназначения и достичь пика своего жизненного развития.