Кристин Хармель - Забвение пахнет корицей
Я протягиваю хозяйке коробку «звездных» пирогов, которые прихватила к столу, она благодарит, и мы следом за ней проходим в дом. Стены коридора увешаны черно-белыми фотографиями – видимо, это семейные фото. Элида объясняет, что у них в Албании основной прием пищи приходится на обед, но сегодня она приготовила торжественный ужин.
– Надеюсь, вы любите рыбу, – продолжает она. – Я приготовила ее по старому семейному рецепту, моя бабушка так готовила рыбу еще в Албании.
– Замечательно, – откликаюсь я, а Анни кивает, – но, право, не стоило из-за нас так хлопотать.
– Мне это в радость, – уверяет Элида. – Вы же наши гости.
Завернув за угол, мы попадаем в тускло освещенную гостиную. Во главе стола сидит старуха, на вид куда более древняя, чем Мами, в глубоких морщинах. Белые как снег волосы поредели, так что кое-где видны проплешины. На ней черная кофта и длинная серая юбка. Старуха смотрит на нас ясными глазами сквозь толстые стекла очков в роговой оправе – на сморщенном усохшем личике они кажутся непомерно большими. Она что-то говорит, обращаясь к нам на языке, которого я не понимаю.
– Это моя бабушка, Надире Весели, – объясняет нам Элида. – Она разговаривает только по-албански. Она сказала, что рада вашему приезду, благодарит и просит чувствовать себя как дома.
– Спасибо, – отвечаю я.
Анни и я садимся рядом, справа от старушки, а Элида исчезает и почти сразу возвращается с четырьмя глубокими тарелками на подносе. Она ставит перед каждой из нас тарелку, а сама занимает место слева от бабушки.
– Картофельный суп с кабачками, – объявляет Элида. И, взявшись за ложку, подмигивает Анни: – Не бойся. Он гораздо вкуснее, чем кажется по названию. Я жила в Албании до двадцати пяти лет, а когда была такого возраста, как ты, любила этот суп больше всего.
Анни расплывается в улыбке и пробует суп. Я следую ее примеру. Элида не соврала: в самом деле, очень вкусно. Не поручусь за то, какие именно в нем пряности и травы, но он необыкновенно острый и душистый.
– Правда, очень вкусно, – одобряет Анни.
– И мне нравится, – подхватываю я. – Вы должны поделиться со мной рецептом.
– С удовольствием, – улыбается Элида.
Бабушка что-то тихо говорит по-албански, и Элида кивает.
– Расскажите, пожалуйста, как спаслась ваша бабушка. Моей бабушке очень хочется про это послушать, – переводит она.
Сама бабушка кивает в такт ее словам и с надеждой и ожиданием смотрит на меня. Она что-то еще говорит Элиде, и та снова переводит.
– Она просит прощения и надеется, что это не слишком невежливо с ее стороны.
– Что вы, совсем нет, – бормочу я, хотя и чувствую себя немного неловко и не вполне понимаю, зачем мы приехали.
Но в последующие двадцать минут мы с Анни наперебой пересказываем то, что сами недавно узнали о прошлом Мами и о том, как она сбежала из Парижа. Элида переводит наш рассказ на албанский, а Надире ловит каждое слово, не сводя с нас глаз, полных слез. В какой-то момент она вдруг, перебив Элиду, что-то громко и довольно долго говорит по-албански.
– Она сказала, что ваш рассказ о бабушке для нее – настоящий подарок. Она счастлива, что вы посетили наш дом, – переводит Элида. – Она говорит, как хорошо, что молодым людям, таким, как вы и ваша дочь, передана идея единения.
– Идея единения? – недоуменно переспрашивает Анни.
– Мы мусульмане, Анни, – поворачивается к ней Элида, – но верим в то, что ты – наша сестра, хотя ты христианка и еврейка по происхождению. Я замужем за христианином еврейского происхождения, потому что люблю его. Любовь преодолевает религиозные барьеры. Ты это знаешь? В сегодняшнем мире царит разделение, но всех нас сотворил Бог, разве не так?
Анни вопросительно смотрит на меня. Я вижу, что она не знает, как ответить.
– Да, наверное, – соглашается она наконец.
– Вот почему я стала работать в Авраамической ассоциации, – объясняет Элида. – Для меня это способ добиваться понимания между людьми разных религий. После Второй мировой войны прошло много лет, и то братство и единение, которое было между нами тогда, куда-то исчезло.
– Но разве это хоть как-то связано с нами? – чуть слышно спрашиваю я.
Надире вступает в разговор, Элида слушает ее, а потом снова переводит взгляд на меня.
– Ваш звонок с просьбой помочь попал ко мне, – говорит она. – В нашей культуре это означает, что я обязана вам помочь. Это кодекс чести, называемый Беса.
– Беса?
– Да. Это албанская традиция, основанная на Коране. Она означает, что, если кто-то нуждается в тебе и обращается за помощью, ты не должен отказывать. Оттого-то мы с бабушкой и попросили вас сегодня навестить нас. Беса была причиной того, что бабушка и ее друзья и соседи спасли многих евреев, рискуя собственной жизнью. Потому же спасли и вашу бабушку, пусть даже мусульмане в Париже называют это не так, как мы в Албании. А сейчас бабушка хотела бы рассказать вам свою историю.
Старая женщина молчит и улыбается, глядя на нас, пока Элида убирает со стола суповые тарелки. Анни вскакивает и предлагает помочь, и спустя несколько минут обе они появляются с блюдами, полными рыбы и овощей.
– Это форель, запеченная с оливковым маслом и чесноком, – поясняет Элида. – Очень распространенное блюдо в Албании. А это печеный порей и албанский картофельный салат. Мы с бабушкой хотели, чтобы вы ощутили вкус нашей родины.
– Спасибо, – в один голос благодарим мы.
– Ju lutem, – отвечает бабушка Элиды. – На здоровье, – добавляет она по-английски.
Элида улыбается.
– Она знает несколько слов по-английски. Бабушка добавляет еще что-то.
– А теперь она должна рассказать вам о том, как укрывала евреев в своем родном городке Круя.
Бабушка говорит, Элида переводит. Надире вспоминает, что она только-только вышла замуж, когда началась война. Ее муж был всеми любим и уважаем в их городке, где все друг друга знали.
– В 1939 году нашу страну оккупировали итальянцы, а в 1943 году пришли немцы, – переводит нам Элида слова бабушки. – И сразу же стало ясно, что они охотятся на евреев, живших бок о бок с албанцами. Видите ли, Албания стала тогда местом, где прятались евреи, бежавшие из Македонии и Косова и даже из Германии и Польши.
В 1943 году много еврейских семей приехало в наш городок, в Крую, в поисках спасения. Муж бабушки – мой дед – был одним из тех, кто первым предложил позаботиться о беженцах, разобрать их по домам. У них, говорит бабушка, поселилась семья Беренштейнов из Германии. Она до сих пор их вспоминает.
На этом месте Элида умолкает, а ее бабушка, тщательно подбирая слова, медленно продолжает по-английски: «Эзра Беренштейн, отец. Браха Беренштейн, мать. Две девочки. Сандра Беренштейн. Айала Беренштейн».
