Пат Бут - Майами
— Что ж, прошу.
Он отступил назад, как бы обнажая свою душу, оглядел свой кабинет, затем пристально посмотрел на гостью. Заметит ли она те невидимые вещи, которые мог видеть он? Разглядит ли все те тупики и неразбериху, триумфы и трагедии, что стопками лежали по углам? Доступно ли это? А он доступен ей?
Ее взгляд остановился на опрятной стопке бумаги, что лежала рядом с пишущей машинкой.
— Что это? Твоя новая книга?
— Да. Она.
— А у нее есть название?
Криста подумала, не те ли это знаменитые, незаконченные «Грезы».
— Да, есть. — Это было лучше, чем «Как называется?» Но не так хорошо, как «О чем она?» Он сглотнул. Ему нужно было сказать что-то большее, чем эти односложные слова. — Она называется «Грезы, что пригрезились мне». Гюго, — добавил он. Потом, — Виктор Гюго.
— Тот, что написал бродвейский мюзикл, — сказала Криста с улыбкой. Впрочем, над этим они могли теперь посмеяться. Он улыбнулся. Они могли.
— Она немного вгоняет в депрессию. Про то, как реальность разоблачает иллюзорные мечты.
— Но ведь в конце чувствуешь, что знаешь все на свете, — засмеялась она.
— Надеюсь, — улыбнулся он в ответ. — Во всяком случае, знаешь, что знаешь.
Она направилась к нему, словно модель на дорожке сцены, медленно, дерзко, спокойно и уверенно. Она заставила свои бедра колыхаться в тихом воздухе, изобразила улыбку, на которую следовало бы выдавать лицензию. Она остановилась в одном футе от него.
— Так что же, знаете, Питер Стайн?
Он сглотнул. Ей был виден его кадык. Ответа на ее вопрос и не требовалось. Это был вовсе и не вопрос. А приглашение. Она стояла перед ним, бросая ему дерзкий вызов. А он все не решался. Она находилась на его территории. Ее вторжение нельзя было игнорировать. Она была агрессором. Это было отступление, или… Ее красота насмехалась над его нерешительностью. Она была вся тут, перед ним, ее красота более реальная, чем имела на это право, близкая, доступная и, уж точно, доступная не надолго. Он старался собраться с мыслями, а внутри него бушевали чувства. Был ли он готов на такой… рискованный шаг… навстречу этой девушке с другой стороны вселенной? Тут же находились его любовницы, глядя через плечо в шоке и ужасе от его потенциального вероломства. И кто будет тогда «грезить грезы» для книги, если ему готовится столь ранний нокаут из мира иллюзий? Бумага визжала, протестуя. Белые страницы выли в агонии. Совершенное лицо девушки из плоти и крови было соперником бумажной массы, которую он уже исписал, и той массы, на которой он еще будет писать. Теперь или, впрочем, никогда. Момент ускользал от него.
— Хочешь посмотреть, какой здесь у меня замечательный вид? — спросил он, и его голос слегка изменился. Он вырвался из ее силового поля и прошел к столу. Поправил и без того безупречный прямоугольник «Грез» утешающим жестом перед таким близким обманом.
Криста направилась за ним. Ее сердце лихорадочно билось. Он ведь стоял так близко. В глубине его глаз она увидела, что он хочет ее. Шла необъявленная война. Он еще сопротивлялся, однако уже был ослаблен битвой. Теперь он, возможно, терзается. Она поглядела из окна на то, что он хотел показать ей. Маленький бассейн, сверкающий чистотой, сверкал среди буйных джунглей. Гамак болтался, привязанный к двум королевским пальмам. За макушками деревьев, рассеянных на неухоженной лужайке, виднелись белые крыши полдюжины домов. Это была метафора Ки-Уэста, Цивилизация на краю первобытного мира, непростое балансирование между порядком и хаосом, что-то вроде линии фронта для одного-единственного человека, той линии, где можно было удерживать искомый баланс между расслабленностью и напряжением, между свободой воображения и дисциплиной, требующейся для точного описания плодов воображения.
— Можно посидеть за твоим столом? — попросила она.
Она села, не дожидаясь его разрешения.
— Вот где все это происходит.
Она была спокойной, стараясь вызвать в себе чувства, которые он испытывал в одинокие утренние часы над манящим к себе бассейном. Он стоял рядом с ней, вне поля ее зрения, но близко, словно психиатр у изголовья кровати, словно священнослужитель в исповедальне. Она протянула руку, прикоснулась к клавишам машинки, стараясь ощутимо представить, как из ничего на бумаге складываются слова. Единственной вещью, общей для ее книги и его книг, было слово, использовавшееся для описаний. Ее слово было продано, возможно, за большую сумму, чем смогут принести ему «Грезы», и все-таки ей было стыдно видеть их рядом на книжной полке. Ее книга о красоте была ходом карьеристки, саморекламой, нацеленной на преумножение культа Кристы Кенвуд, недурной помощью в продаже тех вещей, которые она хотела продать. Его книги были голосом его души. Разница между их личностями была огромной. Она была действием. Он был мыслью. Ему приходилось ловить рыбу далеко внизу, в неохватных глубинах величайшего из каньонов. Она ужаснулась огромности этого процесса.
Ведь должны же существовать более простые способы борьбы за продвижение по жизни. Ее был простым. Она ставила себе цели и пробивалась к ним. Много пота, но никаких проблем. А его интересовало, что за цели и почему цели, и он знал, что когда найдет вопрос и ответ, то появится триллион других не менее сложных вопросов, и квадриллион других, еще более удачных ответов, и бесчисленное количество способов запечатлеть их в словах.
— Это ведь непросто, правда? — сказала она ему.
— Наша молитва должна звучать не ради простоты.
— Но ради мужества.
— Если это не будет звучать слишком претенциозно.
— Сколько ты получаешь за них? Верхний предел, я имею в виду. Добычу. Крупный улов. Сколько платят эти мерзавцы?
Она грубо сменила тему. Почему, она толком и не знала. Была ли ее грубость формой самозащиты, атакой, к которой она прибегала, если оказывалась под угрозой? На какой-то миг она задала себе этот вопрос. В глубине души она подумала, а может, Питер Стайн и на самом деле был человеком, превосходящим ее, а такие мысли были запретными для Кристы Кенвуд. И теперь она резко переменила тему, с творчества на деньги, и ей было наплевать, пусть даже если их беседа запищит от боли. Все о'кей. Художник, возможно, и страдает, но преуспевшие получают деньги, и хорошие деньги. Вырубать уголь из скалы на глубине в милю это не то, что играть на арфе, сидя на облаке. И что было проку просиживать штаны в доме с бассейном, если твой рассудок думал о деньгах? Шанс — хорошая вещь для большей части человечества, борющегося за место под солнцем. Да, возможно, молитва Стайна о мужестве была претенциозной. Возможно, он был претенциозным. Она крутнулась на кресле, чтобы оказаться лицом к нему и выяснить это.
