Пат Бут - Майами
— Лучше, чем с хересом, который тут у них уже добавлен.
— А перед тобой вставала когда-нибудь дилемма: алкоголь или творчество?
Это была осторожная проба. В чем были его слабости? Какие они, обычные или более экзотические?
— Они гасят друг друга. Спиртное дает воображению пинка в зад, а затем скручивает способность описывать идеи, которые высвобождает. Писательский труд странен сам по себе, и его интересуют странности. Даже если писатель описывает мирские, обычные вещи, он должен делать это странным и необычным образом. Иначе это получится неинтересно. Помогают колебания настроения вверх и вниз; к тому же как депрессия, так и мания повышают тягу к алкоголю. Я думаю, большинство писателей пьют оттого, что они генетически запрограммированы испытывать эмоциональные крайности. Вот почему они пишут. Вот почему пьют.
Они помолчали немного, думая об одном и том же. Не о пьянстве и писательском ремесле. О другом.
— Беседа ведь не то же самое, что диалог в книге, правда? — спросила она.
Он засмеялся, понимая, что имела она в виду, но не решил, готов ли он это признать.
— Я думаю, что это диалог в трех измерениях.
— Интонация, язык тела, выражение лица составляют разницу, но в действительности разница в том, что на самом деле беседа всегда бывает не о том, о чем в ней говорится.
— А чему посвящена наша беседа?
Ему хотелось выяснить, как далеко и насколько быстро она может зайти. Она была девушка-бык, импозантная, красивая боеголовка-телец, которая может ударить в сердце и разорвать его на кусочки. И даже, пожалуй, в холодное и крепкое сердце.
— Тому, чтобы узнать друг друга.
— Тебе хочется ускорить это, правда?
— Да. — Она помолчала. — Действительно.
Она поглядела на него, обезоруживая его отчужденность своей искренностью.
— Порой ход вещей нельзя торопить. Порой это бывает невозможно.
— А порой можно торопить. Порой возможно.
— Я полагаю, что это тоже верно.
Он улыбнулся и зачерпнул кусок мякоти. Она отбила его мини-упрек назад к нулевой черте. Она была права. Слова — это дымовая завеса для чувств. Лучше всего им удается белая ложь. Он настроился на восприятие девушки. Его мозг быстро работал, быстрее, четче, чем в те волшебные моменты, когда пишущая машинка одерживала верх и диктовала ему его собственную книгу. Это была перестрелка словами, а ставками были тела и умы. Мякоть выскользнула у него из ложки. Шлеп! Назад, в томатный суп-пюре. Крупные брызги бульона вылетели оттуда и опустились на его майку.
Она среагировала быстрее, чем он. Несколько бумажных салфеток оказались зажаты в спокойной руке, промокая, оттирая, чистя майку и грудь, которую она закрывала.
— О, проклятье, — сказал он, бестолково размахивая руками, словно какой-нибудь суетливый дирижер в сыгранном оркестре. Его беспокоила не майка. Он стыдился своей неуклюжести, или, пожалуй, того, что его неуклюжесть обнаружилась перед этой ловкой девушкой. Инцидент был полон скрытого смысла, однако этот смысл затеряется в словах — материнской заботы, попыток оправдаться, судорожных попытках восстановить самоконтроль, наикратчайших путях к интимности.
— Огромное тебе спасибо.
— Да не стоит благодарности.
Это было больше, чем она получила за спасение его жизни.
— Мы ни разу не говорили о твоих занятиях, — сказал он, дистанцируясь от ситуации, но все-таки сознавая, как много значили для него ее прикосновения. Питер Стайн всегда был неприступным. Таков был его имидж. Он упивался своим статусом недотроги. И теперь ее рука прикоснулась к нему, а она сама проникла внутрь его сознания, которое никому не разрешалось посещать. Она обследовала в нем обширный район бедствия — передвигала мебель, меняла драпировки, впускала свет в аскетические казармы его мозга.
— Думай обо мне, как о бизнесменше, — произнесла она, улыбаясь. — Мои карты все открыты. Зондируй.
— Вообще-то, я знаю о тебе очень много. Я видел фильм. Видел тебя в посвященном ему утреннем шоу. Ты смотрелась в нем очень хорошо. Почему ты больше не делаешь ничего подобного?
— Ты когда-нибудь делал работу для Голливуда? — Таков был ответ.
— Иногда они просят меня написать сценарий, когда с разочарованием обнаруживают, что до Достоевского им не добраться.
— Точно.
— Деньги там неплохие, как мне кажется, — добавил он с нулевой убежденностью.
— Это не те деньги, которые мне хочется получить, — засмеялась Криста. — И мне неприятно слышать в супермаркете, что у меня по секрету от всех родились близнецы от зеленого пришельца из космоса. Вчера я была в «Пабликс». Наткнулась на заголовок в «Уикли Уорлд Таймс»: «Тело принцессы Грейс похищено». Эксклюзивная статья в «Сан» говорила о том, что она жива.
— Очевидно, она похитила свое собственное тело.
— Да, так что на следующей неделе мы прочтем: «Принцесса Грейс арестована за осквернение могил. Адвокат предполагает возможность психического расстройства».
Питер смеялся, по-настоящему смеялся. Боже, как это странно. Боже, как это хорошо.
— Это очень забавно, — произнес он, удивленный ею, удивленный самим собой и своей реакцией на нее.
Их смех затих. Все шло так хорошо. Солнце палило их. Похлебку унесли прочь, прибыл окунь.
— Джеймс Меррил правильно изобразил Ки-Уэст, — сказал Питер. — Небесные краски, раздутая рыба.
— Любопытнейшие люди, — добавила Криста.
Она смотрела на него, опершись о стол локтями, подбородок балансировал на кончиках пальцев.
Он улыбнулся ей, теперь как заговорщик. Их прошлое ушло прочь либо подверглось переоценке. Плохие времена обернулись хорошими. Забавно было, что они недавно воевали. Это было чудесное недоразумение. Оскорбления и кровожадность переродились теперь в открытость, взаимное уважение, силу.
— Как долго ты здесь пробудешь?
— О, я не знаю. Это зависит от фотографа, Стива Питтса. Сейчас он действительно занят делом, ищет место. Он отвезет меня туда, если сам не сможет принять однозначного решения. Обычно его мысли прикованы к голубым ягодицам.
— Так что ты вольная пташка. — «Без партнера», повисло в мягком бризе.
— Да, это весьма необычно для меня, но это приятное состояние, и мне оно нравится.
Он поглядел вниз на свою тарелку. Он собирался спросить ее о чем-то. Очевидно, это было для него не просто.
— Ты знаешь, в эти дни проходит что-то вроде литературной конференции. Меня попросили выступить с речью, и я согласился. Завтра вечером. После этого состоится свободный обмен мнениями. Может, ты придешь тоже… как моя гостья? Впрочем, это будет невероятно скучно…
