Николас Эванс - Заклинатель
И наконец он почти коснулся мордой шляпы Тома – тот ощутил на шее его горячее дыхание.
Теперь Том отступил шага на два, и, хотя движение не было неожиданным, Пилигрим отпрыгнул – резво, как испуганная кошка, – и заржал. Но прочь не бросился. А увидев, что Том смотрит на него, успокоился. Теперь он мог видеть веревку. Чтобы коню было понятнее, Том держал веревку в обеих руках. Но Грейс понимала: только видеть – Пилигриму недостаточно, ему нужно еще понюхать.
Том смотрел на коня и что-то говорил. Но что – Грейс не могла разобрать: расстояние было слишком велико. Она даже закусила от напряжения губу, мысленно умоляя Пилигрима подойти ближе. Ну иди же, он не сделает тебе ничего плохого. Но коня и так подстегивало любопытство. Нерешительно, но все же увереннее, чем раньше, Пилигрим приближался к Тому и наконец уткнулся носом в веревку. А понюхав веревку, стал таким же образом исследовать руки мужчины. Том замер, предоставив Пилигриму возможность хорошенько его обнюхать.
И в этот самый момент, когда возник этот совсем еще слабый и робкий телесный контакт коня с человеком, случилась очень важная вещь. Грейс сразу это почувствовала, хотя, в чем тут дело, не сумела бы объяснить даже себе. Она вдруг поняла, что подо всем, что произошло в последние дни, подведена какая-то черта. То, что она вновь обрела мать и стала опять ездить верхом, что так свободно и уверенно чувствовала себя на празднике, – все это было прекрасно, но как-то зыбко – будто она могла в любой момент лишиться всего этого. А в этом робком доверии человеку со стороны Пилигрима было обещание надежды и света, и девочка почувствовала, как что-то сдвинулось и раскрылось в ней, и теперь уже не сомневалась – это навсегда.
Получив молчаливое разрешение, Том медленно поднес руку к шее коня. Тот вздрогнул и, казалось, оцепенел. Но это было лишь проявлением осторожности, и, убедившись, что рука, легшая ему на холку, не причинит никакой боли, Пилигрим успокоился и позволил себя гладить.
Это длилось долго. Том медленно, дюйм за дюймом, продвигался вперед и наконец ласкал уже всю шею коня. Потом то же самое проделал с другого бока, и Пилигрим разрешил ему даже коснуться гривы. Она так свалялась, что некоторые слипшиеся пряди были твердыми на ощупь, как гвозди. Затем, осторожно и неторопливо, Том надел на коня уздечку. И Пилигрим не заартачился – доверившись человеку.
…Том опасался, что Грейс подумает, что это полная и окончательная победа. На самом деле завоевания были еще очень ненадежны, а в случае с этим конем – особенно. Одна маленькая оплошность – и все снова разлетится вдребезги. По глазам Пилигрима и по нервному подергиванию его боков Том видел, как близок конь к тому, чтобы отвергнуть инициативу человека. А случись так, в следующий раз – если он будет, этот следующий раз, – работать станет еще труднее.
В течение многих дней Том готовил сегодняшний успех, занимаясь с конем по утрам, когда Грейс еще не приезжала. При ней он делал другие вещи – работал с флажком, приучал коня к броскам веревки. Но подготовка коня к узде проводилась Томом без свидетелей. Вплоть до сегодняшнего утра он не знал, добьется ли своего, есть ли на самом деле та искорка надежды, о которой он говорил Энни. А увидев, что она все-таки теплится, попытаться раздуть ее он решил в присутствии Грейс.
Тому не надо было даже глядеть на девочку, чтобы понять, какое впечатление произвела на нее эта сцена. Но она не знала, что на их пути еще будут тернии – не все пойдет гладко, без сучка и задоринки. Предстоит тяжелая работа, и у Пилигрима могут быть срывы. Но все же пока лучше помолчать, разыгрывая из себя фокусника. Не стоит портить такое прекрасное мгновение.
Том подозвал девочку, понимая, что сейчас больше всего на свете она хочет оказаться рядом с ними. Прислонив палку к ограде, Грейс пошла к ним, слегка похрамывая. Когда Грейс была почти рядом, Том попросил ее остановиться. Лучше, чтобы конь сам подошел к ней, а не она к нему: ослабив узду, Том еле заметным движением направил Пилигрима.
Грейс закусила губу, чтобы та не дрожала, и осторожно протянула к Пилигриму руки. И конь, и девочка явно испытывали сильный страх, и эта их встреча даже отдаленно не напоминала былые пылкие приветствия. Но в том, как конь обнюхал руки Грейс, а затем – лицо и волосы, Том увидел слабый отблеск того, кем они были когда-то друг для друга и, Бог даст, еще будут.
– Энни, это Люси. Ты дома?
Энни не отвечала. Она сочиняла важное письмо всем своим ведущим сотрудникам, наставляя, каким именно способом реагировать на вмешательства Кроуфорда Гейтса в их работу. Суть заключалась в том, чтобы решительно посылать его к такой-то матери. Она включила автоответчик, чтобы получше сосредоточиться и найти самый прозрачный эвфемизм для обозначения этих слов.
– Черт! Ты, наверное, пошла обрубать яйца коровам – или чем там еще занимаются на этих ранчо? Послушай, меня… Нет, лучше позвони сама, когда вернешься.
В голосе Люси звучало неподдельное волнение, и Энни подняла трубку.
– У коров нет яиц.
– Это твое мнение. Значит, скрываешься?
– Просто прячусь. Пребываю в тени – так говорят. Что стряслось?
– Он меня уволил.
– Что?
– Этот сукин сын уволил меня.
Энни давно предвидела, что такое случится. Люси была ее ближайшим союзником, она сама пригласила ее в журнал. Увольняя Люси, Гейтс дает ей понять, что намерен предпринять дальше. Энни слушала с тупой болью в груди подробный рассказ Люси о случившемся.
Поводом послужила статья о женщинах – водителях грузовиков. Энни видела ее и нашла забавной, хотя несколько изобилующей сексуальными эпизодами. Фотографии были вообще изумительны. Люси хотела предварить статью большим заголовком: А ПОШЛИ ВЫ ВСЕ… НА ГРУЗОВИКИ! Гейтс не утвердил материал, обвинив Люси в том, что ее все время тянет на дешевые сенсации. Объяснение было бурным и происходило на глазах у всей редакции, и тогда Люси в открытую послала Гейтса именно туда, чему Энни в настоящий момент тщетно искала более приличное название.
– Я этого не допущу, – решительно произнесла Энни.
– Детка, поезд ушел. Я уволена.
– Нет, он не мог так поступить.
– Мог, Энни. И ты сама это знаешь. Черт, я сама уже сыта по горло. Надоело.
Обе некоторое время молчали. Энни глубоко вздохнула.
– Энни?
– Да?
– Тебе лучше приехать. И побыстрее.
Грейс вернулась домой поздно – ее всю переполняли эмоции, и ей не терпелось поделиться ими с матерью. Она помогла Энни накрыть на стол, а за ужином рассказала ей, что испытала, вновь прикоснувшись к Пилигриму, и как он дрожал и вздрагивал. Конь не позволил ей того, что позволил Тому, – погладить себя, и недолго терпел ее рядом. Но Том сказал: всему свое время, не надо торопить события.
