Памела Джонсон - Решающее лето
— Почему ему грозят неприятности? Ты можешь мне все рассказать. Обещаю тебе, что об этом никто не узнает.
Она заметила, как Морис вдруг сделал невольное движение рукой. Однако он продолжал молчать.
— Ты знаешь, что бывает за такие письма? — Налетевший ветерок зашелестел конвертом в ее руках. — Не упрямься, Морис. Я все знаю. Я знаю, что это ты его послал.
— Но если вы все знаете, тогда… — начал он и осекся.
— Не надо отпираться, Морис, расскажи мне все, — мягко сказала Чармиан. — Ты мне нравишься, и я не думаю, чтобы ты хотел мне зла. Так почему же ты упорствуешь?
— Я вам уже сказал, что я не посылал его, — с отчаянием выкрикнул Морис.
— Ну, если ты утверждаешь, что не посылал, — сказала Чармиан с неожиданным презрением, — мне придется тебе поверить. В таком случае я вынуждена обратиться в полицию, пусть ищут его автора.
Лоб Мориса покрылся капельками пота, а щеки заблестели от испарины. Во взгляде его было отчаяние, похоже было, что он вот-вот расплачется.
— Скажи мне правду, Морис, — снова повторила Чармиан.
— Я только хотел вам помочь, — наконец сказал он. — Потому что вы так здорово отчитали тогда Лаванду.
В ту минуту ей показалось, что она лишится сознания. Не потому, что новость сразила ее, а потому, что так неожиданно подтвердились ее догадки. Чувство огромного облегчения охватило ее: теперь не будет унизительного раскаяния и терзаний оттого, что она так несправедливо заподозрила кого-то.
— Почему моему мужу грозят неприятности?
— Я не знаю. Ей-богу, это правда… правда, я ничего не знаю. Только мне кажется, здесь что-то неладное. Я чую это. А вот они с Лавандой — они наверняка все знают.
«И ты тоже», — подумала Чармиан. Ее вдруг охватило чувство безмерной усталости и одиночества. Захотелось поскорее домой. К удивлению Мориса, она торопливо поблагодарила его, ни о чем больше не расспрашивая, снова заверила, что никому ничего не скажет, и протянула ему десять шиллингов. Он наотрез отказался взять деньги.
— Нет, не надо! Честное слово, не надо.
Морис рванулся от нее, перебежал через улицу, выхватил у мальчугана самокат и нагнулся над ним. Чармиан была уверена, что он плачет. Она еще с минуту смотрела на него, а затем включила мотор и уехала.
— Ну, — Чармиан вопросительно взглянула на меня, — что мне делать теперь? Сказать Эвану? Я обещала Морису молчать.
— Мы с тобой ничего не можем сделать, — ответил я.
Прошел день или два. Однажды за обедом, неожиданно разговорившись, Шолто вдруг стал ругать современную молодежь — слишком легко им теперь достаются деньги, никому нельзя доверять, того и гляди обманут. Взять хотя бы этого сопляка Мориса, что работал у него, — в один прекрасный день не вышел на работу, а когда он послал к нему Лаванду, заявил, что на работу больше не вернется. Его родители были вне себя от возмущения, и он, Эван, их понимает.
Глава шестая
Утром того дня, когда Элен должна была вернуться в Лондон, я проснулся от ощущения переполнявшего меня счастья и почувствовал необыкновенный прилив энергии. Все вокруг казалось мне преображенным. Как часто мечтал я снова изведать это прекрасное чувство обновления и молодости, которое позволяет видеть мир совсем иным, когда яркие краски и солнечные блики дня кажутся величайшим чудом и ты жадно впитываешь в себя все, что видишь вокруг. В это утро чудо повторилось, и радость, пронизывающая все мое существо, казалась почти нестерпимой. Ребенок легко переносит такие минуты радостных открытий, ибо они кажутся ему вечностью, для взрослого это короткие мгновения, неизбежно кончающиеся горьким разочарованием. Они длятся недолго, и ты со страхом ждешь, что они исчезнут навсегда.
Даже все привычные предметы в комнате — стол, стул, книжная полка, лампа и пепельница — выглядели иначе. Они были все те же, давно знакомые и вместе с тем совсем другие. За окном было необыкновенно синее, совсем южное небо, нет, скорее, оно было фиолетовое, в золотистых солнечных искрах. Отдернув штору, я посмотрел на чахлый сквер и пыльные газоны. В это утро они словно утратили знакомые имена и существовали вне времени и пространства. Позолоченные солнцем, притихшие в летней истоме, они могли быть Парижем, Веной, Римом или любым другим милым сердцу местом.
Я растворился в чувстве нежности к Элен, к этому утру, самому ослепительному из всех, какие когда-либо вставали над городами мира. Я гнал от себя сознание его недолговечности и хотел насладиться этими мгновениями полностью и до конца, без страха и опасений.
По неогороженной полоске газона с неподстриженной побуревшей травой, с белым пятном известки там, где месяца два назад ставили свои ведра штукатуры, шла, радуясь солнцу, девушка в светлом платье. Тени от листвы падали голубыми пятнами живой и постоянно меняющейся мозаики на ее светлое платье и блестящие каштановые волосы. Она подняла лицо к деревьям, слегка раскинула руки, а затем опустила их, ласково проведя по стройным бедрам. Она замерла на секунду, закрыв глаза, а затем посмотрела на часики, легкими быстрыми шагами пересекла газон и исчезла.
Сквер без нее показался настороженно пустым, как сцена перед выходом актеров.
Каждое движение моего тела, каждый привычный жест доставляли удовольствие. Я с наслаждением ходил по комнате, вставал и садился, совершая утренний обряд бритья и одевания, потом взял оставленные за дверью бутылку молока и газеты.
Было всего восемь часов утра, но уже так жарко, как бывает только в полдень. Через одиннадцать часов я позвоню Элен и закончится эта чрезмерно затянувшаяся игра. (Как долго она тянется? Четыре месяца или более?)
Чувство радости не проходило. С утра дела в галерее шли хорошо, и даже Крендалл повеселел. В одиннадцать вдруг появился Хезерингтон, тот самый, который так ловко перекупал секреты у Джонни Филда, он привел с собой знакомого. Я не узнал Хезерингтона, но зато он узнал меня моментально.
— Хэлло! Вы что, работаете здесь? — спросил он. — Мне бы осточертело целый день глядеть на картины. Здорово, Крендалл. Вот привел тебе того, кто смыслит в твоем деле. Познакомься — Уилсон Росс.
Росс был коренаст, красив грубоватой красотой северянина, безвыездно живущего в провинции, — какой-нибудь муниципальный советник в небольшом промышленном городке северной Англии. Живопись была его страстью, и он буквально заговорил меня. Он рассказывал мне о местном миллионере (так просто и небрежно, словно они водились у них десятками), который вот уже лет пятьдесят коллекционирует картины и графику; теперь ему пришла в голову идея подарить свое собрание картин родному городу и создать музей.
