Ирина Степановская - Реанимация чувств
– Что же вы все в страхе цепляетесь за нас, когда что-то с вами случается? Ведь мы же, по вашим словам, ничего не знаем, не понимаем… Выписываясь отсюда, вы рассказываете друзьям и соседям, как плохо мы лечим, что без денег мы не подходим к больным. Вы зовете нас идиотами; на всех углах обсуждаете с ничего не смыслящими в медицине людьми назначения, на выработку которых уходят годы. Вы на всех уровнях ругаете наше здравоохранение, но, когда приходит час Страшного суда, вы боитесь отдать себя на волю Того, кто сильнее нас. Тогда вы требуете, чтобы мы быстро, как по волшебству, сделали бы что-нибудь такое, желательно безболезненное, что бы разом, перечеркнув все ваши грехи, лень, тупость, распутство, обжорство и пьянство, в один момент не только вновь сделало бы вас молодыми и здоровыми, но еще и обязательно счастливыми!
Вернувшаяся из хирургии медсестра дернула Тину за рукав. Заведующая посмотрела на нее и опомнилась. Она выпрямилась, на секунду закрыла глаза. Когда Тина открыла их, ярость ее улеглась.
– Что там? – спросила Валентина Николаевна уже своим обычным голосом.
– Начали операцию.
Тина перевела взгляд на хрипящего больного.
– Сейчас вам будет легче. Простите, дружок. – Своим характерным жестом похлопала больного по руке и, едва сдерживая вдруг хлынувшие слезы, она вышла из палаты, закрыв за собой дверь.
– Ну и стерва же она, ваша заведующая! – внезапно с чувством, прорезавшимся голосом (оттого что лекарство, введенное Тиной, быстро сняло отек) сказал бывший повешенный сестре.
А Валентина Николаевна, все еще плача, вошла в палату к Нике. К утру у девочки температура опять упала, да так, что на лбу выступила испарина и простыня под ней была вся мокрой. Валентина Николаевна быстро подстелила новую простыню, обтерла губкой худое тело, проверила пульс, давление, дыхание, показатели крови, мочи. Все системы работали так же, как прежде. Положение было все то же, оставалось только ждать.
Бездействие же казалось еще хуже. Тина прибрала соседнюю кровать, на которой спал Ашот, понюхала розу, стоявшую на столике, подошла к окну. За окном было все так же темно, казалось, ночь тянется бесконечно. Тина опять вернулась от окна к девочке и встала с ней рядом. Странное опустошение наступило в ее душе. Время будто остановилось, и Тину совершенно перестали интересовать детали ее собственной жизни. И сын, и муж представлялись посторонними статичными фигурами, как декорации к спектаклю. Четырехлетний роман с Барашковым исчез из сознания, будто его и не было. Сегодняшняя встреча с Азарцевым, их поход в клинику, а потом в ресторан отошли в далекое прошлое, а эпизод в прихожей с поцелуями, с упавшим пальто и расстегнутым платьем стал казаться сценой из какого-то фильма. Реальными сейчас были для нее только Ашот и Валерий Павлович, хирурги, что выполняли в своей операционной обыденную работу, девочка Ника, лежавшая распластанной перед ней, да бывший повешенный и алкаш в соседней палате.
– Хоть бы скорее шло время! – вслух думала Тина. – Сколько должна длиться операция? Минимум два часа. А может, и все четыре. А может, и шесть. Смотря по тому, как прошла пуля. Но хорошо уже даже то, что они еще оперируют. Значит, он жив.
Она опять прошлась от Никиной кровати к окну. Равномерное движение раствора в капельнице напоминало тиканье часов. Две секунды – капля. Капля – еще две секунды. Потом она вернулась назад. Взяла Нику за руку, чтобы ощутить ее пульс.
"Надо молиться, – подумала Тина, – да я не умею! И кому молиться, кто может помочь?"
Она вздохнула глубоко, как когда-то раньше – перед выходом на сцену. И вдруг куда-то исчезла ярко освещенная палата с голубым кафелем на стенах, стеклянными столиками и прозрачным шкафом с лекарствами. Вместо нее перед Тиной открылся просторный полуосвещенный зал, полный сидящих людей. И сама Тина, шурша длинным, твердым, темно-серебристым платьем, стояла перед залом на сцене и набирала полную грудь воздуха. Она даже не могла сказать, каким чудесным образом полились из глубины ее сердца слова, делающие такой знакомой лучшую в мире мелодию.
"А-ве, Ма-ри-и-я!" – Звуки славословия, преклонения и смирения появились откуда-то сами, вырвались из груди, вознеслись под потолок, взлетели над кроватями, над столами и над круглой металлической табуреткой, над распростертой девочкой Никой и над самой Тиной, запрокинувшей к небу заплаканное лицо. И хотя ее отделяло от неба семь больничных этажей с потолками, полами и крышей, глаза Тины видели ночь и звезды, устремлялись в небо с мольбой к Той, невидимой, что дарует жизнь и переворачивает судьбу.
И пока Тина, сама не осознавая, что поет, издавала горлом и сердцем звуки, складывающиеся в самый трогательный созданный на земле гимн милосердию, под крышей больницы, на чердаке, за вскрытой и сломанной дверью быстро снимали халаты двое мужчин странной наружности. Они запихивали шапочки и марлевые повязки в кучу мусора и ветоши у стены, поправляли друг на друге пиджак и куртку, искали укромное место, где бы пересидеть, дожидаясь рассвета. Утром они надеялись исчезнуть, смешавшись с толпой посетителей и сотрудников.
Кто-то подошел сзади и тронул Тину за плечо. Она осеклась, обернулась, выпустила Никину руку и мгновенно вернулась к действительности. Перед ней стоял растерзанный, бледный, в расстегнутом на груди халате Ашот.
"Значит, все, – подумала Тина. – Если бы Валерий Павлович остался жив, после операции Ашот привез бы его сюда". Но вслух, оставив за собой последнюю надежду, коротко спросила:
– Что?
– Он умер, – сказал Ашот. – Хирурги не смогли ничего сделать. Легкое было практически отстрелено, задет главный бронх, легочная артерия. Кровопотеря была слишком большая. И шок.
– Звони Барашкову, – тихо сказала Тина.
– Уже скоро рассвет, около семи, – посмотрел на часы Ашот. Он как-то съежился, посерел. – Через два часа Аркадий приедет сам. Сегодня мое дежурство, я должен был сменить Валерия Павловича. Считайте, что я уже заступил.
– Вместе подежурим, – ответила Тина. Она обняла Ашота, поцеловала его, почему-то в лоб, и опять заплакала.
А в соседней палате, сидя рядом с бывшим повешенным на круглом железном табурете, плакала медсестра.
25
Потом наступил новый день.
В восемь часов приехала, наконец, милиция – оцепили больницу, прошлись по отделениям, измерили рулеткой, кто где стоял, и забрали в морг тело кавказца. Далеко везти было не надо: отделение судебно-медицинской экспертизы находилось тут же, на территории больницы, в патологоанатомическом блоке. И судебно-медицинским экспертом был по совместительству все тот же заведующий патанатомией, Михаил Борисович Ризкин, он же Старый Черт.
