Влюбляться запрещено (СИ) - Тодорова Елена

— Что за дичь? — выплескиваю раздраженно. — И ты еще меня прошлым веком обзывал? У вас, я смотрю, загоны похлеще!

— Какие есть, — бахает враг с нажимом.

Я смотрю на него и на мгновение немею. Пытаясь обработать полученную информацию, слишком пристально его разглядываю.

Эти суровые, не по годам взрослые глаза. Эти идеальные мужские черты. Эти внушительные плечи. Этот исполинский рост.

Чувствую себя такой маленькой. Кажется, само эго рядом с ним мельчает. Чисто на инстинкте сдает позиции. Притихает.

— Разве Ян не приводил Юнию домой? — выдыхаю едва слышно, все еще на подсознательном.

Нечаев без заминки отвечает:

— Приводил.

— Значит… Он собирался на ней жениться?

— Угу.

— Что же помешало? Почему он бросил ее? Как так?

Ответить Егор не успевает.

— Это она??? Она?! Ну я ей устрою! Навсегда проучу!

С этими криками на нас несется самый младший демон в иерархии Нечаевых — носитель того же расчудесного генофонда, из вредности называемый мной «Боди-уроди».

Эпизод сорок шестой: Цирк уродцев

Я не трусиха. Вовсе нет. К тому же мелкий уродец, хоть он и переросток, как все Нечаевы, мне не соперник. Но когда оголтелый демон несется в лоб со скоростью локомотива, сердце волей-неволей дребезжит. Черт возьми! Дребезжит, как содержимое бабушкиного серванта в момент землетрясения. Пол под ногами так же характерно качается. Из-за дурацких воспоминаний включаются неверные паттерны. Только так можно объяснить мое рвение вжаться в Егорыныча настолько, чтобы стать с ним одним целым.

Благо, что платье каким-никаким препятствием этим необдуманным действиям, но все-таки служит. Подол, хоть ты тресни, втиснуться не позволяет.

— Ага, — сипит мой заклятый враг.

Урезонивает или успокаивает? Что еще за команды? Фиг поймешь!

Делаю уверенные выводы, что защищает, когда ненаглядный, сняв мои дрожащие рученьки с лацканов своего зашибезного пиджака, пихает меня себе за спину. О, как же я тащусь от его защиты! В такие моменты эйфория так туманит мозги, что всякий страх пропадает.

— Богдан, стоп! — грозно рявкает брату.

Лично меня шарашит ознобом. Но мелочь… Этот охваченный бешенством перевертыш, влетев в широченную грудину стоящего за меня богатыря, агрессивно бьется напролом.

— Пусти, брат! Я с ней разберусь! — горланит, вступая в самую настоящую драку. Егор, понятное дело, тем же не отвечает. Лишь пытается тормознуть. Но Боди-уроди, чтоб его, как мельница. Лапы длиннющие, загребущие, тяжелющие и очень-очень быстрые. И это он еще с какой-то банкой наперевес скачет, перекидывая ту из руки в руку. То есть, не в полную силу лютует. — Защищаешь ее?! Ля, ты одурманен, брат! Пусти меня! Я ее прогоню! Прогоню так, чтобы она на всю жизнь запомнила: Нечаевы неприкасаемы! Нас не прессуют! Не палят! Моих братьев, моих маму и папу — трогать нельзя!

— Ты че, совсем, блядь?! — кроет Егор. — Уймись, пока я тебя не положил!

Поймав звереныша за воротник, наконец, тащит его в противоположный край помещения.

Но…

Только я расслабляюсь, как продолжающий активно пинаться мелкий ловко изворачивается и засаживает старшему в самое неудачное место — ниже пояса.

Егор сгибается и, зашипев, с такой болезненной гримасой тянет воздух сквозь зубы, что у меня внутри все сводит. Наверное, это страх. Ведь когда мой враг-защитник оседает, Боди-уроди беспрепятственно на меня летит.

Как на это реагировать?

Ну не драться же с недорослем. Да и платье… Я в нем очень ограничена.

Остается только бежать.

— На этот раз не уйдешь! — вопит гаденыш мне вслед.

Оторваться и правда сложно. Чертов корсет стискивает ребра, не позволяя сделать необходимый сейчас глубокий вдох. Подол ощущается таким тяжелым, словно к нему понавесили гирь. Плюс пониженная маневренность из-за объемов. Плюс шпильки.

Но я бегу. На грани своих возможностей бегу.

Сердце разрывается от натуги. Под ребрами колет. Горло дерет. Виски пульсируют.

Поворот. Еще поворот. И, наконец, спасительная табличка — «Кухня. Посторонним вход воспрещен».

Без колебаний толкаю маятниковые двери и врываюсь в затянутое паром, запахом жареного и прочей пищевой вонью помещение. Кафель то ли жирный, то ли просто мокрый — на втором шаге поскальзываюсь. Неуклюже взмахиваю руками и сбиваю противень с какими-то булочками. Грохот металла о плитку обрубает разговоры и царящую в злачном месте суету. Зато я остаюсь на ногах.

— Какого хрена?.. — орет бородач в колпаке повара. — Что здесь делают гости?

— Спасите! Помогите! — выдаю отрывисто и не очень громко, буквально задушенно.

В это же время на кухне появляется монстр Боди-уроди.

— Ах ты, чертова Пироманка! Держите ее! Она опасна! Она нас всех сожжет!

И персонал, блин, застывает.

Я отпихиваю какую-то тележку, чтобы перекрыть проход, и несусь дальше. Но далеко убежать не получается. Простора нет.

— Попалась, преступница! — кричит мелкий, когда я оказываюсь в тупике между газовых плит.

Я разворачиваюсь. Теряясь от напора, пячусь и задыхаюсь.

Уродец злорадно ржет.

— Что это? — интересуется, хватая одну из стоящих на столе чаш. — Мед? — быстро принюхивается. — Отлично!

И выплескивает содержимое.

Густая липкая жидкость обрушивается, мгновенно заливая мои волосы, глаза, нос, рот, шею. Воздух, который я пытаюсь вдохнуть, становится сладким, омерзительно приторным. И я начинаю кашлять. Чертов мед склеивает губы, ресницы… Попросту все! Забивает ноздри!

С трудом подавляю рвотные позывы.

Наблюдающий за мной гаденыш гогочет и продолжает атаку, высыпая мне на голову муку, панировочные сухари и еще какие-то сыпучие продукты.

Я дергаюсь, сжимаю руки в кулаки и ору. В первую очередь от унижения и обиды. Размазывая всю эту жижу по лицу, собираюсь даже заплакать. Но вовремя прихожу в себя. Обида — неправильная реакция на насилие. Поломанная. Так не должно быть. Здоровая реакция — гнев. Так что я шагаю к уродцу, вырываю банку, с которой он носится, как с писаной торбой, и со всей дури бью ею об пол.

А после еще и ему по башке даю.

Хорошенько так! От души! Вымазывая медом и прочим дерьмом Нечаевские пейсы и Нечаевскую, блин, физиономию!

— Да вы очумели, народ! — кричит кто-то из персонала. — Ну-ка вон отсюда!

Я бы и рада. Только вот мелкий, разинув ротяку, выдает в потолок такие децибелы, что невольно хочется сжаться. Это я и делаю, затыкая липкими ладонями уши и боязливо втягивая плечи.

У него, блин, кто-то умер? Произошла катастрофа? Что??? Что случилось?!

Пока я ломаю голову над этими вопросами, уродец затыкается и, резко приседая, начинает причитать:

— Преступница!!! Психопатка чертова! Ты разбила моих пауков!

И тут я понимаю, что выстрелила себе в ногу. Одно упоминание мохнатых чудовищ приводит в ужас.

— Что?.. Каких еще?..

— НА-ЗА-А-АД!!! — орет, оттесняя меня рукой. — Не наступи на них! Иначе… Тебе не жить, женщина! Тебе, блин, крышка!!!

О-о-о, осознавая, что где-то на полу находятся пауки, искренне верю его заявлениям. Пугаюсь не самих угроз, а именно тварей.

— Боже… Нет… Нет, нет, нет… — причитаю в панике.

Когда начинает казаться, что под платьем, прям по ногам что-то бежит, срываюсь на истеричный визг. Сама от себя, блин, шугаюсь. Аж кидает между этими плитами. Таращась на ползающего по осколкам, мху и торфу демона, отступаю до тех пор, пока не ударяюсь задницей во что-то металлическое. Я бы с радостью взобралась на эту штуковину. Пытаюсь! Но опять-таки… Господи, ну что за дурацкое платье?! Гори оно огнем!

Кхе-кхе…

Кто-то еще сомневается, что мысли материальны? Ась? Последствия моих желаний более чем осязаемые!

Не проходит и двух секунд, как бородатый орет:

— Ты горишь, девонька! Горишь!

Можно быть хоть тысячу раз умным, рациональным, организованным, но когда на тебе полыхает одежда, овладевающий тобой страх настолько уникален, глубок и, мать вашу, всеобъемлющ, что критическое мышление отключается напрочь.