Эдвина Марк - Юная грешница
Мне больше не требовалось брать его за руку — танец унимал этот мой зуд. Вдруг я почувствовала себя усталой, смертельно усталой и взглянула на часы. Пятнадцать минут двенадцатого. А в пятницу полночь считается колдовским часом. Я не боялась случайно превратиться в тыкву, просто сегодня мне не хотелось расстраивать Эллиота.
— Я должна возвращаться домой.
— Я отвезу тебя.
Жозеф полез во внутренний карман пиджака и достал — среди прочих вещиц маленький потертый женский кошелек из какого-то темного кожзаменителя. Он выглядел изрядно поношенным, блестящим и патетическим. Жозеф щелкнул застежкой из когда-то позолоченного металла и после коротких поисков вытащил из глубин кошелька пятидесятицентовую монету. Нелепо и в то же время странно естественно монета оказалась такой же потертой, как сам кошелек.
Жозеф положил ее на скатерть, и я почувствовала, как ему хотелось дождаться сдачи. Но он не стал делать этого. Тони не пришел со счетом Рэя, и я догадалась, что он, видимо, решил придержать его.
Рэй считался одним из самых состоятельных юношей в округе (кажется, я уже говорила об этом). Официант знал, что он обязательно вернется.
Я быстро поднялась. Десять центов не являлись для меня таким большим убытком, как для Джо, и я не хотела присутствовать при том, как Тони швырнет ему сдачу, не хотела видеть новую неприятную сцену.
Жозеф взял меня под руку, и мы вышли, на этот раз не торжественно, а с некоторым беспокойством.
Его машина была припаркована в дальнем конце квартала. Если это было возможно, воздух стал еще тяжелее, приобрел медный привкус — предупреждение о надвигающейся грозе.
Было тепло, и я обрадовалась возможности немного прогуляться.
Я споткнулась о какие-то камни, и Джо опять взял меня под руку. Мы подошли к его машине. Он открыл мне дверцу. Автомобиль оказался таким же, как и другие вещи Жозефа. Очень старый, аккуратно заделанный, скрупулезно вычищенный и хорошо работающий. Выпуск 1940 года. Я неплохо в этом разбиралась.
Внутри я вдруг почувствовала, что что-то давит на мое левое колено, посмотрела вниз и увидела старомодную рукоятку переключения передач с бесцветным пластиковым набалдашником на конце. Джо сел за руль и включил фары. Старый двигатель ровно, даже немного сентиментально заурчал. Мы двинулись с места, повернули направо и покатили по дороге со скоростью около двадцати миль в час. Старые фары пробивали почти оранжевыми лучами туманный воздух.
Я опустила стекло и откинулась на спинку сидения, обтянутого потрескавшейся искусственной кожей. Джо молча ехал к центру Ширфул Вистас.
— Расскажи мне о себе, — попросила я. — Зачем ты приехал к Энрико?
— Это длинная, грустная история, — он на мгновение резко повернул голову ко мне, потом снова стал следить за дорогой. Вероятно, мой новый знакомый был добросовестным водителем. Джо снова засмеялся своим злым, почти потусторонним смешком. — Но, думаю, все, связанное со мной, грустно, — он повернул налево. Я знаю, где ты живешь. Проезжал мимо твоего дома и восхищался сотни раз.
— Я его ненавижу.
— Все мы ненавидим места, в которых живем, когда там нет любви.
У Джо была манера говорить самые необычные вещи так тихо, что они сначала не воспринимались, а их глубокий смысл становился ясен лишь через несколько секунд. Все время, сколько я его знала, мне приходилось сохранять двойное восприятие, как какому-то третьеразрядному актеру, играющему комичного дворецкого.
— Расскажи мне все. Расскажи свою грустную историю. Мне можно не появляться дома до полуночи.
Джо притормозил и закурил. Я знала, что он хотел сказать мне что-нибудь о машине, о том, как неожиданно мы встретились, о душном воздухе, о тепле и уюте в автомобиле. Но ток, протекавший между нами, не прекращал свое движение ни на минуту. Обычно, когда, общаясь с мужчиной, испытываешь такие ощущения, рано или поздно что-то происходит и все портит. Но тогда все мелочи, злоба и смущение, которые могли нахлынуть на нас, не нахлынули, и мы чудесным образом избежали необходимости ослаблять ток, протекавший между нами.
Я прекрасно осознавала, что Джо в два с лишним раза старше меня. Я встречала мужчин (например, наш учитель химии), стремившихся скрыть свой возраст, но не с помощью окрашивания волос или чего-нибудь в этом роде, а поведением, манерой речи.
Жозеф Вито таким не был. Он использовал весь свой опыт, чтобы установить между нами непринужденные, добрые отношения и добился успеха.
Этот человек оказался ужасно одиноким.
Оглядываясь назад, я теперь понимаю, что с того момента, когда он в машине начал рассказывать о себе, забыв о возрасте слушательницы, все было предопределено. Но это, конечно, лишь взгляд в прошлое. А тогда я знала только одно — Джо собирался выдать мне самый потрясающий комплимент в жизни и рассказать о себе, честно, без назидательных интонаций. Это было исключительное чувство.
— Особенно рассказывать-то нечего. Я должен деньги. Не много. Я несчастлив.
— Ты женат?
— Конечно.
— Но жену свою не любишь? — я была готова откусить себе язык, поскольку чувствовала, что зашла слишком далеко, но Джо достойно принял мой вопрос, — Не люблю, — наконец ответил он. — С ней не все в порядке… Я люблю ту, которая раньше была моей Марией.
— Прости.
— Ничего. Кроме редких моментов прояснения она вполне счастлива.
Я заметила, как Джо сжал руль.
— Я, как и ты, итальянского происхождения, — сказал он. — Женился десять лет назад. Мария надеялась на меня. Все на меня надеялись. Случались неприятности, но каждый считал, что у меня все в порядке, что я смогу выбиться в люди, сделать карьеру, словом, поймать случай за вихор, — Джо сделал паузу. Выражение его лица показалось мне банальным, пародийным. — Пять лет назад Мария забеременела. Врачи предупреждали меня, — после короткого молчания голос Жозефа стал вдруг резким, неожиданно сильным, резко контрастирующим с его обычной монотонной манерой речи. — Они говорили мне, что не гарантируют ее безопасность. Но я очень хотел ребенка. Мне он был просто необходим.
Джо замолчал. Но я понимала все, даже лучше, чем если бы он продолжал рассказывать. Его жизнь прокручивалась передо мной за потрескавшимся, запыленным лобовым стеклом машины.
— В общем, я рискнул ее жизнью. Ребенок умер. Она должна была умереть тоже.
Джо опять умолк, и я почувствовала, что он едва сдерживает слезы. Мы оба как бы наблюдали за вереницей его несчастий. Я взяла Жозефа за руку и задержала ее в своей.
— Но она не умерла. Три дня она жила с температурой восемьдесят градусов.[2] Это было невероятно. Даже врач признал это. Никто не мог пережить такой жар, но Мария выжила. Они обкладывали ее льдом, и через некоторое время температура спала. Но сначала она спалила ее мозг.
