Эдвина Марк - Юная грешница
— Вы часто приходите сюда?
— Я здесь впервые. Ехал домой и увидел огни, — Жозеф развел руки в стороны жестом одинокого человека. Они были у него тонкие, с изящными, почти женскими пальцами, и лежали на скатерти, словно маленькие прозрачные креветки.
— Вы живете здесь… в Моронвилле? — вопрос вырвался у меня неожиданно.
— В Моронвилле?
— Так ребята называют Ширфул Вистас, — пояснила я. — Это ничего не значит.
— Да. Я живу здесь, — Жозеф посмотрел на меня. — Я даже работаю на металлургическом заводе.
Почему-то я не могла представить его рабочим. Тонкие пальцы, стройное тело, круглые плечи, усталое лицо и, главное, этот голос, как бархат, вьющийся вокруг меня, согревающий каждым мягким, чистым словом. Я и не подозревала, как мне было необходимо слышать хороший английский.
Забавно, что до встречи с Жозефом мне никогда не доводилось сталкиваться с приличным американским языком, незасоренным местным жаргоном. Голос моего нового знакомого звучал легко, прозрачно.
Джозеф мог бы работать диктором… но на хорошей радиостанции, а не на одной из тех, которые вещают на нас из Манхэттена.
Я попыталась мысленно увидеть Жозефа на заводе, но бросила эту затею. Невозможно было представить его обнаженным по пояс, питающим огненную утробу монстра, или даже работающим на одном из кранов, дергающим рычаги и поднимающим ковш с расплавленным металлом. Видимо, он понял, что происходило в моей голове, потому что опять улыбнулся своей особой улыбкой.
— Я работаю не на самом заводе, — пояснил Жозеф. — Я бухгалтер. Клерк в отделе зарплаты.
Это было более подходящее для него занятие, хотя я все равно не могла понять, почему такой образованный человек должен выполнять подобную работу (как я выяснила, заработная плата бухгалтера была гораздо меньше, чем у рабочего).
Я ничего не сказала, только отхлебнула ставшей уже теплой кока-колы и посмотрела на Жозефа.
Импульс шел постепенно, но он рос, расширялся, пока не заполнил меня, нерациональный, побуждающий, и я не знала, что с ним делать, откуда он взялся. Ощущение напоминало щекотку, и мне очень хотелось почесаться.
Я положила свою ладонь на правую руку Жозефа, лежащую на покрытом скатертью столике, и стала держаться за нее, испытывая непонятное облегчение. Что-то полыхало внутри меня, и я могла закричать, но легко, без страдания.
Жозеф не убрал свою руку. Наверное, я умерла бы, если бы он сделал это, потому что это была глупость, противоречащая всему, чему меня учили. Словно кто-то посторонний вселился в мое тело, а я смотрела со стороны и с небольшим испугом наблюдала, что случится дальше.
А дальше случилось то, что большой палец Жозефа стал поглаживать тыльную сторону моей ладони, очень осторожно, по-дружески, и по какой-то причине этот маленький жест отодвинул все на задний план, и жизнь опять стала прекрасной.
Наступила долгая пауза. Из музыкального автомата послышалась новая мелодия, приятный вальс. Мы встали, вместе вышли на площадку и начали танцевать.
Жозеф осторожно держал меня на приличном расстоянии от себя.
Я не обращала на это внимания. Так было лучше. Он танцевал очень хорошо, приятно, с новым для меня самообладанием и улыбался мне.
— Я не танцевал уже лет десять, — наконец проговорил Жозеф. — Это все равно что танцевать с дочерью… если бы у меня была дочь. Но она не выглядела бы такой симпатичной, как вы.
Я уже знала, что он был женат.
Хочу оставаться до конца честной: мне было наплевать на это.
Я почему-то боялась испытать разочарование, если бы он оказался холостяком.
Если вам хочется назвать меня сумасшедшей запутавшейся девчонкой, пожалуйста. Я знаю, что в тот вечер все шло хорошо и правильно. Все абсолютно правильно. И мне плевать, что вам приходит в голову. Тот вечер, когда мы с Джо впервые танцевали, был самым лучшим в моей жизни.
— Я не чувствую себя твоей дочерью, — мягко произнесла я, и он опять улыбнулся, не насмешливо, нежно. Я прижалась к нему, и мы продолжили танец. Тело Жозефа оказалось костлявым под дешевым костюмом, и я чувствовала, как билось его сердце.
Теплая рука моего партнера лежала у меня на талии и успокаивала. Словно по собственной воле она нашла больное место и замерла на нем, чтобы помочь мне.
Музыка смолкла. Я заморгала. Мы молча вернулись к своему столику.
Я почти слышала шепот со всех сторон, пока мы шли, но мне было наплевать. Я улыбнулась Джо, и он взял меня под руку. Мы двигались смело и элегантно, словно актеры в пьесе или танцоры в классическом балете.
Привлекательность Жозефа делала возможным все. Так было во все последующие вечера. Так происходили прекрасные и одновременно ужасные вещи. Он всегда знал, чего я хотела. Это совсем не походило на женскую интуицию. Ну, знаете, когда что-то озадачивает вас, очень не нравится вам в вашей матери или старшей сестре, когда вы молоды и делаете то, что вообще-то не должны делать, или думаете о том, о чем не должны думать, а мама, кажется, строго следит за вами. Но с Жозефом все было по-другому, осознанно, словно за несколько недель до нашей встречи он изучал семнадцатилетних девушек в целом, и Джоан Палма в частности.
Я никогда не говорила ему об этом. Думаю, об этом и не стоило говорить.
Мы снова сели за столик. Тони уже ждал нас. На этот раз он не стал сдерживаться.
— Ты уверена, что знаешь этого парня? — опять спросил он. — Он не ахти как прилично выглядит, мисс Палма. Я могу лишиться лицензии.
Я ждала, что Джо что-нибудь скажет, но он молчал. Казалось, мой новый знакомый замкнулся в себе, как делает мама, когда Эллиот начинает нападать на нее. Я посмотрела в лицо Тони и медленно, с достоинством проговорила:
— Мы знакомы уже несколько лет. И мой отчим знает его уже несколько лет. Моя мать чуть было не вышла за него замуж. Она знает его всю свою жизнь. И нам не нужно от вас ни кока-колы, ни счета. Мы хотим поговорить наедине.
Спасибо.
Это была настоящая речь. Старина Тони покраснел до ушей и с оскорбленным видом удалился.
— Эй, — воскликнул Джо, — хватит защищать меня. Я могу сам о себе позаботиться.
Но ничего он не мог.
Потом я поняла, что все время, пока буду знать его, мне придется ему помогать, разрешать подобные маленькие (и крупные тоже) проблемы социального характера. Но мне все равно. Ответственность сделала меня серьезной, хотя это действовало на нервы.
— Конечно, можешь, — сказала я. — Только ты здесь посторонний, а меня все знают.
Мне больше не требовалось брать его за руку — танец унимал этот мой зуд. Вдруг я почувствовала себя усталой, смертельно усталой и взглянула на часы. Пятнадцать минут двенадцатого. А в пятницу полночь считается колдовским часом. Я не боялась случайно превратиться в тыкву, просто сегодня мне не хотелось расстраивать Эллиота.
