Розамунд Пилчер - Дорога к любви
— Или пока он не предпочтет вам другое общество, — добавил Роберт.
Эмма вскинула голову, и в ее глазах появился вдруг голубой блеск ярости. Она стала похожа на своего отца, когда он еле сдерживался, чтобы не ответить слишком грубо или резко. Но она не дала волю гневу и через некоторое время опять опустила глаза и продолжила чертить невидимые узоры на скатерти, произнеся лишь: «Пусть так. До тех пор, пока это не случится».
Возникшее напряжение помог снять Марчелло, подошедший с бутылкой шерри и готовый принять заказ. Эмма остановилась на дюжине устриц и жареном цыпленке, выбор Роберта был более традиционным — консоме и бифштекс. Воспользовавшись паузой, Роберт тактично сменил тему:
— Расскажите о Париже. Как он?
— Париж был мокрым, холодным и солнечным одновременно. Вы можете себе такое представить?
— Конечно.
— Вы знакомы с Парижем?
— Бываю там иногда по делам. Месяц назад как раз вернулся оттуда.
— Были там по делам галереи?
— Нет. По пути из Австрии, где провел чудесные три недели, катаясь на лыжах.
— А где именно?
— В Обергергле.
— Так вот откуда такой загар! Именно он делает вас непохожим на агента по продаже картин.
— Возможно, когда загар сойдет, я буду выглядеть в соответствии с родом деятельности и смогу заключать более выгодные сделки. Вы долго жили в Париже?
— Два года. И буду скучать без него. Там так красиво, особенно сейчас, когда все здания привели в порядок. Именно в это время года в Париже чувствуешь нечто особенное: зима почти кончилась, вот-вот появится солнце и снова наступит весна. — «И распустятся почки, и будут кричать чайки, парящие над зыбью темных вод Сены. И непрерывной цепью поплывут баржи под мостами, и пахнёт метро чесноком и дымком сигарет «Голуаз». И Кристофер будет рядом».
Вдруг ей захотелось говорить о нем, произносить его имя, напомнить самой себе о его существовании. Как бы между прочим она произнесла:
— Вы ведь знаете Эстер? Мою мачеху? По крайней мере, она была ею полтора года.
— Слышал о ней.
— А о Кристофере? Ее сыне? Вы слышали о Кристофере? Мы с ним совершенно случайно встретились в Париже. Всего два дня назад. Он пришел сегодня утром в Ле-Бурже проводить меня.
— Вы хотите сказать, что совершенно случайно встретились?
— Да, именно так… в бакалейной лавке. Такое могло случиться только в Париже!
— А что он делал там?
— О, убивал время. До этого он жил в Сен-Тропе, а в марте должен вернуться в Англию, чтобы работать в каком-то театре.
— Он актер?
— Да. Разве я вам не говорила? Только хочу предупредить: я не собираюсь ничего рассказывать об этом Бену. Понимаете, отец всегда недолюбливал Кристофера, и, как мне кажется, взаимно. Честно говоря, мне кажется, между ними существовало некое соперничество, да и Бен с Эстер расстались далеко не друзьями. Я бы не хотела, чтобы с самого начала наши отношения с отцом омрачились из-за Кристофера. Поэтому не собираюсь ничего ему рассказывать. По крайней мере, первое время.
— Понятно.
Эмма вздохнула:
— Вы стали таким строгим. Наверное, думаете, что я чего-то недоговариваю.
— Ничего подобного. А когда вы закончите чертить на скатерти узоры, то увидите, что устрицы уже на столе.
Когда они закончили обедать и выпили кофе, Роберт оплатил счет. Было полвторого. Молодые люди встали из-за стола, попрощались с Марчелло и, прихватив большой черный зонт, пошли вниз. Дошли до галереи пешком и попросили привратника вызвать такси для Эммы.
— Я бы поехал с вами и посадил вас на поезд, но Пегги тоже надо пообедать.
— За меня не беспокойтесь.
Он провел ее в кабинет и открыл сейф.
— Двадцати фунтов хватит?
Эмма уже забыла, зачем пришла в галерею.
— Что? Да, конечно.
И начала искать чековую книжку, но Роберт остановил ее:
— Не стоит беспокоиться. Для вашего отца у нас открыт как бы кредит на мелкие расходы. У него всегда возникают трудности с небольшими суммами наличных, когда он приезжает в Лондон. Мы спишем эти двадцать фунтов с его счета.
— Ну, если вы считаете…
— Несомненно. И еще, Эмма, у вас где-то был адрес того человека, который одолжил вам фунт. Поищите, если вы его найдете и дадите мне, я погашу ваш долг.
Эмме стало смешно. Поискав карточку и найдя ее, наконец, между французским автобусным билетом и книжечкой картонных спичек, она рассмеялась. На вопрос Роберта, что тут смешного, она просто ответила:
— Как же хорошо вы знаете моего отца!
Глава 3
Дождь перестал, когда подошло время пить чай. Облака постепенно рассеялись, и воздух был пропитан чистотой. Заблудившийся лучик солнца даже проник в галерею. А в полшестого, когда Роберт запер свой кабинет и вышел на улицу, влившись в толпу спешащих домой в час пик себе подобных, он обнаружил, что легкий ветерок сдул все облака, и город заблестел лужами под бледным прозрачно-голубым небом.
Что-то заставило его отказаться от обычного погружения в подземную толчею знаменитой «трубы», и он дошел пешком до Найтсбриджа, где сел на автобус и проехал весь путь до дома.
Дом Роберта на Милтонз-Гарденз был отделен от запруженной артерии Кенсингтон-Хай-стрит лабиринтом улочек и скверов. По соседству стояли миниатюрные домики ранневикторианского периода кремового цвета с ярко блестящими стеклами парадных дверей и садиками, расцветающими по весне сиренью и магнолиями. По широким тротуарам няни толкали перед собой прогулочные коляски, а маленькие, красиво одетые детишки спешили в свои школы, обучение в которых дорого стоило их родителям. Местные собаки демонстрировали строгость дрессировки. Продолжение Милтонз-Гарденз выглядело довольно запущенным. По обеим сторонам тянулись террасы больших обшарпанных домов, а дом номер 23, где жил Роберт, — центральный дом с главной террасой по фронтону — выглядел самым запущенным. Парадная дверь дома была черной, рядом с ней торчали два высохших лавровых дерева в кадках и висел медный почтовый ящик, который Элен давно собиралась почистить, но всегда забывала. У края мостовой были припаркованы их машины: большой темно-зеленый «элвис»-купе Роберта и пыльный красный «мини» Элен. У Маркуса машины не было, потому что он так и не выкроил времени научиться управлять ею.
Роберт поднялся по ступеням, нащупывая в кармане ключ, и сам отпер дверь. Холл был большим и просторным, неожиданно широкая и пологая лестница, изгибаясь, вела на второй этаж. За лестницей холл переходил в узкий коридор, упирающийся в застекленную дверь сада. Обманчивый вид травы и освещаемых солнцем крон каштанов создавал впечатление, что вы в сельской местности, и являл собой самый приятный аспект проживания здесь.
