Гийом Мюссо - Бумажная девушка
Билли разорвала газету на отдельные листы и смяла их, чтобы получился неплотный комок.
– Бумага должна дышать, – объяснила она. – Этому меня научил отец.
Затем, не экономя на количестве, она перебрала щепки, оставив только самые сухие, и положила их на скомканную бумагу. Более толстые поленья она поставила так, чтобы получилось некое подобие индейского типи.
– Теперь можешь зажигать, – с гордостью сказала Билли.
И, в самом деле, спустя две минуты в камине потрескивал веселый огонь.
От порывов ветра стекла в рамах дрожали с такой силой, что я боялся, как бы они не разлетелись вдребезги. Потом громыхнул ставень, и в ту же минуту произошло короткое замыкание. Комната погрузилась в темноту.
Я покопался в счетчике, надеясь, что свет включится.
– Это пустяки, – сказал я с уверенным видом. – Скорее всего, что-то с пробками или с предохранителем…
– Возможно, – насмешливо ответила Билли, – но в данный момент ты возишься со счетчиком воды. Электрический счетчик висит в прихожей…
Я умел проигрывать, поэтому ответил на ее замечание улыбкой. Когда я проходил через комнату, она схватила меня за руку и…
– Подожди!
Она сняла полотенце, удерживавшее ее волосы, развязала пояс халата, и он упал на пол.
Я обнял ее, и наши изломанные тени соединились на стенах.
* * *Рим. Пьяцца Навона. 19 часов 20 минут
Прерывающимся голосом Кароль начала рассказ о своем искалеченном детстве. Кошмар длился годами: отчим приходил к ней в постель. За эти годы она потеряла все: свою улыбку, свои мечты, невинность и радость жизни. Кароль говорила Мило о тех ночах, когда, уходя от нее, это животное, наконец утолившее свою похоть, всегда повторяло ей: «Ты же ведь не скажешь маме, правда? Ничего не говори маме».
Как будто мама ничего не знала!
Кароль мучило чувство вины, она страдала от необходимости молчать, и каждый вечер, когда она возвращалась из школы, ей хотелось броситься под автобус. А потом тот аборт, который она сделала тайно в четырнадцать лет, оставивший ее истерзанной, почти мертвой, с непреходящим страданием где-то глубоко в животе.
Она рассказала Мило о Томе, который помог ей уцепиться за жизнь, день за днем придумывая для нее волшебную Вселенную «Трилогии ангелов».
И, наконец, Кароль попыталась объяснить недоверие, которое она испытывала к мужчинам; потерянную веру в жизнь, которую она не смогла обрести вновь, и те приступы отвращения, которые до сих пор неожиданно накатывали на нее, даже когда она чувствовала себя лучше.
Кароль закончила говорить, но не встала и не ушла.
Мило сдержал свое слово и не произнес ни слова. Но один вопрос он не мог не задать:
– Но когда все это закончилось?
Кароль медлила с ответом. Она повернула голову и увидела, что маленькая австралийка ушла со своими родителями. Кароль отпила глоток воды и надела пуловер, наброшенный на плечи.
– Это другая часть правды, Мило, но я не уверена, что она принадлежит мне.
– И… кому же она принадлежит?
– Тому.
* * *Бретань. Плогоф – мыс Ра
Огонь постепенно угасал, освещая комнату неярким мигающим светом. Тесно прижавшись друг к другу, укутавшись в одно одеяло, мы страстно целовались, словно влюбленные в первый раз подростки.
Часом позже я встал, чтобы поворошить угли и подложить в камин еще пару поленьев.
Мы умирали с голода, но в шкафах и холодильнике было пусто. В буфете я сумел отыскать бутылку сидра со странной надписью: «Made in Quebec»[85]. Это был «ледяной» сидр, напиток, который делают из замерзших яблок, снятых с веток в разгар зимы. Я открыл бутылку, поглядывая в окно. Гроза продолжала бушевать, было не видно ни зги.
Закутавшись в одеяло, Билли подошла ко мне с двумя керамическими чашками и тоже встала у окна.
– Я бы хотела, чтобы ты рассказал мне кое-что, – начала она, целуя меня в шею.
Билли взяла мою куртку, висевшую на спинке стула, и достала из нее мой бумажник.
– Можно?
Я кивнул. Из наполовину отпоротого потайного кармашка в отделении для банкнот Билли достала гильзу.
– Кого ты убил? – спросила она, показывая ее мне.
* * *Лос-Анджелес. Квартал Макартур-парк. 29 апреля 1992 года
Мне семнадцать лет. Я готовлюсь к экзаменам в школьной библиотеке, когда туда вбегает девочка и кричит: «Их оправдали!» В читальном зале все понимают, что она говорит о деле Родни Кинга.
Годом раньше полицейские Лос-Анджелеса остановили за превышение скорости Родни Кинга, двадцатишестилетнего афроамериканца. Он был пьян и отказался подчиниться патрульным. Те попытались усмирить его с помощью электрошокеров. Парень продолжал сопротивляться, и тогда полицейские зверски избили его, не подозревая о том, что со своего балкона всю эту сцену снимал кинооператор-любитель. На следующий день он отправил кассету на телевидение. Кадры мгновенно разошлись по телеканалам всего мира, вызвав ярость, стыд и возмущение.
– Их оправдали!
Разговоры мгновенно прекращаются, раздаются ругательства. Я чувствую, как нарастают негодование и ненависть. В квартале чернокожих больше всего. Я сразу понимаю, что дело принимает скверный оборот и что мне лучше вернуться домой. Известие о приговоре суда распространяется по кварталу словно вирус. Воздух насыщен электричеством и отчаянием. Разумеется, это не первый случай полицейского произвола и не первое судебное фиаско, но на этот раз сцену видели все, и это все меняет. Вся планета видела, как четверо полицейских избивали бедного парня: более пятидесяти ударов дубинкой и десяток ударов ногой получил задержанный в наручниках. Этот непонятный оправдательный приговор становится той каплей, которая переполнила чашу. Годы президентства Рейгана и Буша нанесли чудовищный ущерб самым бедным. Люди устали терпеть безработицу и нищету, наркотики и систему образования, которая закладывает основу неравенства.
Вернувшись домой, я кладу себе в миску хлопья и включаю телевизор. В разных местах вспыхнули бунты, и я вижу первые кадры того, что станет обыденным в следующие три дня: грабежи, поджоги, стычки с полицией. Кварталы вокруг пересечения Флоренция-стрит и Нормандия-стрит в огне, там льется кровь. Какие-то типы бегут с коробками продуктов, которые они украли в лавках. Другие тащат тележки, чтобы перевезти мебель, диваны или бытовую технику. Власти впустую призывают к спокойствию, и я догадываюсь, что это не прекратится. Честно говоря, меня это устраивает…
Я собираю все сэкономленные деньги, которые прячу в радиоприемнике, беру скейтборд и отправляюсь к Маркусу Блинку.
Маркус – мелкий хулиган в нашем квартале, он не принадлежит ни к одной из банд и довольствуется тем, что торгует краденым, «травкой» и оружием. Я учился вместе с ним в начальных классах, и он неплохо ко мне относится, потому что я пару-тройку раз помогал его матери заполнить бумаги на выдачу социального пособия. В квартале все взбудоражены. Люди уже поняли, что банды воспользуются удобным случаем, чтобы свести счеты друг с другом и с полицией. За мои двести долларов Маркус находит «глок-22». В наше прогнившее время таких пистолетов в каждом городе десятки. Продажные полицейские торгуют своим табельным оружием, предварительно заявив о том, что они его потеряли. Еще за пятнадцать долларов Маркус продает мне обойму с пятнадцатью патронами. Вооружившись, я возвращаюсь домой, чувствуя тяжесть и холод пистолета в кармане.
