Анна Берсенева - Первый, случайный, единственный
– Так покажи, – сказал Георгий и, взяв Полину одной рукой под коленки, как ребенка, снял ее с качающегося стола.
Особенность Полининой инсталляции заключалась в том, что рассмотреть ее можно было только из одной-единственной точки. Во всех других ракурсах она выглядела как бессмысленный набор подков, поэтому многие посетители выставки вообще проходили мимо, видимо, считая, что еще не доросли до подобного уровня концептуальности, и не сильно поэтому напрягаясь.
«Интересно, догадается?» – подумала Полина, идя вслед за Георгием в соседний зал.
Он догадался сразу, как только увидел эти беспорядочно развешанные подковы, – сделал шаг вправо, полшага влево, еще чуть-чуть качнулся вперед-назад, отыскивая ракурс, и сказал:
– Здорово! А почему она такая грустная?
С той единственной точки, которую он так легко отыскал, висящие на прозрачных лесках подковы складывались в объемную фигуру лошади в натуральную величину. Голова у нее действительно была печально опущена.
– Она не грустная, – объяснила Полина. – Просто она воду пьет. А можно сделать вот так. – Она потянула за несколько лесок. – И тогда она будет другая.
Подковы переместились, лошадь подняла голову, словно прислушиваясь к чему-то, потом вздрогнула, вскинулась и замерла в настороженном ожидании.
– Я эти подковы на ипподроме выклянчила, – сказала Полина.
– А как же ты их сюда дотащила? – спросил Георгий. – Смотри, сколько их, они же тяжелые, наверное.
– Ну, как… – Она пожала плечами. – Дотащила же. Сумку взяла на колесиках, знаешь, как у старушек на рынке.
– Почему же ты мне не сказала? – спросил он. – Я бы принес.
– Да как-то… – Полина так удивилась этим его словам, что не нашлась с ответом. – Я думала, все это ужасная глупость, – перестав подыскивать правильный ответ, сказала она.
– Никакая не глупость – отличная лошадь, – улыбнулся Георгий. – Поздравляю.
Только сейчас Полина заметила, что он держит в руке цветы. Или он до сих пор держал их под полой расстегнутой куртки?
– Это мне, что ли? – удивилась она.
– А кому же? – Георгий вложил цветы прямо в ее ладонь. – Тебе и лошади.
Цветы были такие необычные, что, может быть, именно поэтому Полина не сразу их заметила. Они были высокие, на твердых стеблях, а венчики у них были зелено-розовые и напоминали капусту, только еще не совсем свернувшуюся в кочан.
– Смешные какие, – сказала Полина, рассматривая цветы. – То есть, в смысле, красивые, – спохватилась она.
Все-таки ведь он специально для нее их принес, и купил явно не в подземном переходе, там таких точно не продают, значит, и купил тоже специально, а она сразу – смешные!
– Конечно, смешные, – подтвердил Георгий. – Это же капуста.
– Ну да? – не поверила Полина. – А мне вообще-то тоже сразу так и показалось, только я подумала, что это у меня зрение такое извращенное. Не приспособленное к восприятию чистой красоты! – засмеялась она. – А разве бывают капустные цветы?
– Наверное, не бывают, – сказал Георгий. – Но есть же. Я подумал, тебе могут понравиться.
– Мне понравились, – кивнула Полина. – Просто ужас как понравились!
Ей стало так весело, так легко! Она уже не могла представить, что всего десять минут назад сидела на столе среди пустых бутылок и думала о таких патетических вещах, как бессмысленность собственной жизни.
– Ну, не буду тебе мешать, – сказал Георгий.
Интонация у него все же была чуть-чуть вопросительная.
– А я уж понадеялась, что ты меня домой проводишь, – хмыкнула Полина. – А то метель, тьма-тьмущая и уличные разбойники.
– Я так и хотел, – кивнул он. – Но подумал, у тебя еще дела или ты хочешь остаться.
– Нет у меня никаких дел, – сказала она. – И ничего я не хочу.
– Совсем ничего?
Не могла же она сказать, что хочет только идти с ним по Москве, и лучше пешком, чтобы подольше, и прийти домой, и чтобы он не ушел спать, вежливо пожелав ей спокойной ночи, а хотя бы посидел с нею за столом и, может быть, опять взял бы ее за руку, что-то рассказывая…
– Пойдем, – сказала Полина. – Может, погуляем немного? Я вина перепила, голова болит, – соврала она.
Было холодно, но метели никакой не было. Снег тихо лежал на земле и не таял, и тьма была не такая уж и тьмущая, потому что старые особняки на Полянке были подсвечены, и разбойников не наблюдалось.
– Но только капуста замерзнет, пока мы гулять будем, – с сожалением заметила Полина. – Жалко ее.
– Давай я ее пока обратно под куртку засуну, – предложил Георгий. – А ты не замерзнешь?
– А что, меня тоже под куртку засунешь? – засмеялась Полина.
Она вдруг представила, как это было бы хорошо: стать такой маленькой, чтобы уместиться у него под курткой между капустными цветами, сидеть там у его груди, прижавшись щекой к клеточке на его рубашке, раскачиваться в такт его шагам и слушать, как сердце у него бьется… Она так ясно все это представила, что даже головой потрясла, прогоняя навязчивое видение.
Куртка у него была просторная, синяя парка с капюшоном, он в ней казался еще больше, чем обычно, просто как гора, и цветы легко уместились под нею.
Они вышли на Большую Ордынку, прошли вдоль решетки темного двора.
– А здесь Ардовы жили, знаешь? – сказала Полина. – У них Ахматова останавливалась, когда в Москву приезжала, и моя бабушка к ней сюда ходила, она тоже на Большой Ордынке жила. Здесь, представляешь, был салон! – сообщила она. – Не великосветский, конечно, а, наоборот, человеческий, но все равно – прям как в книжках. Бабушка Миля рассказывала, она своими ушами слышала, как Пастернак у Ардовых стихи читал, и переводы тоже. – Полина чувствовала, что Георгий слушает внимательно, и поэтому болтала без умолку. К тому же ей хотелось скрыть смятение, которое охватило ее, когда она представила, как прячется у него под курткой вместе с капустой. – Пастернак переводил Бараташвили, это грузинский был такой поэт, я однажды прочитала для любопытства, и мне, знаешь, ужасно его стихи понравились, «Синий цвет» называются, я к ним даже иллюстрации нарисовала, они на Юру похожи, стихи эти, – одним духом выпалила она. – Внешне все очень сдержанно, а внутри – сердце сплошное.
– У тебя хороший брат. Очень за тебя волновался, – сказал Георгий.
– Что ты меня одним пальцем прихлопнешь? – вспомнила Полина. – Не обращай внимания.
– Он больше не волнуется. А я в этой ардовской квартире тоже был однажды. Она сейчас вроде бы не музейная, и не знаю, салон там или нет, но в ней иногда вечера всякие устраивают, и меня одна поэтесса приглашала стихи ее послушать. Я коммуналку расселял, в которой поэтесса эта жила, тоже рядом здесь, на Ордынке, вот она и пригласила. Но стихи оказались плохие, – улыбнулся Георгий. – Такие, знаешь, которые многие девушки пишут, чтоб посуду не мыть.
