Кристин Ханна - Домашний фронт
— Вы не хотите смотреть, и это нормально. Но это вы, это ваше тело. Вы должны научиться ухаживать за собой. Я не буду торопиться.
— Я не хочу смотреть. Уходите, — тихо повторила она. Ей стало трудно дышать, ее охватила паника.
Конни отпустил спинку кровати, переместился к ее ногам и отвернул одеяло.
Джолин ухватилась за край одеяла, пытаясь ему помешать, но тщетно.
Она увидела нижнюю половину своего тела — на одной ноге синюю пижаму, из которой высовывалась красивая белая ступня, а на другой обрезанный ножницами край с бахромой из торчащих ниток.
Распухшая, огромная, закругленная на конце и обмотанная белым бинтом правая нога.
— Сделайте глубокий вдох, — сказал Конни.
— Я… не могу.
— Смотрите на меня, Джолин.
Пальцы ее здоровой руки сжались в кулак. Она пыталась выровнять дыхание, но не могла.
— Просто смотрите на меня.
Его руки скользнули к тому, что осталось от ее ноги. «Усеченная конечность» — так ее называли. Врачи предпочитали не употреблять слово «культя», уж больно оно неприятное.
«Ты сможешь, Джо, — в отчаянии мысленно повторяла она. — Ты все выдержишь. Просто не отводи взгляд. Первый раз труднее всего». Но это говорила прежняя Джо, и ее голос звучал едва слышно, так что на него можно было не обращать внимания.
Конни медленно разматывал эластичный бинт, очень медленно, и Джо понимала, что он дает ей время, чтобы она могла справиться со страхом и волнением. Он слегка приподнимал ее ногу, освобождая то одну, внутреннюю, часть, то другую.
Джолин боялась, что потеряет сознание. «Держись, Джо! Держись!» Ногти с силой впились в ладонь. Джолин почувствовала, что начинает покрываться потом.
Конни снял остатки бинта и положил на простыню рядом со здоровой ногой. Осталась лишь тонкая, полупрозрачная марля. Сквозь нее просвечивала бледная, покрытая синяками, отекшая кожа. Джолин закрыла глаза.
— Джо?
— Я не смотрю, — прошептала она. — Не могу.
— Дышите. И слушайте мой голос. Я буду массировать вам ногу, ладно? Это усиливает кровообращение. Когда вы будете готовы, я покажу, как делать массаж самостоятельно.
Когда его руки коснулись кожи, Джолин поморщилась от отвращения. И всхлипнула — она ничего не могла с собой поделать.
— Дыши, солдат.
Она с трудом набрала воздух в легкие.
Пальцы Конни медленно двигались, массируя и расслабляя напрягшиеся мышцы, и это было похоже на волшебство. Джолин почувствовала, как опустились плечи, распрямились сжатые в кулак пальцы. Голова склонилась на грудь.
— Ну вот, — наконец произнес Конни. (Джолин уже почти спала.) — Можете открыть глаза.
— Она прикрыта?
— Да, вы прикрыты.
Джолин услышала, что он произнес это с легким нажимом. Она медленно подняла голову и открыла глаза.
Эластичный бинт был на месте, намотанный туже, чем раньше, и скрепленный двумя крошечными серебристыми зажимами, похожими на офицерские нашивки.
— Спасибо, — сказала она. — Боль прошла.
— Вы поправитесь, Джолин. Верьте мне.
— Обычно я не такая стерва.
— Вы себя обманывали. Всем бывает страшно.
На это ей нечего было ответить. Все эти годы она действительно обманывала себя во многом, обманывала или просто не хотела видеть. Для нее это был единственный способ выжить. И она была права, потому что такой страх невозможно вынести. Он срывал покровы, словно бинт с покалеченной ноги, обнажая слишком много боли и уродства.
Конни сказал, что дело в нервных окончаниях. Все, что внезапно обрывается или умирает — например, брак или родители, — продолжает болеть, и эта боль остается навсегда.
Джолин понимала, чего от нее ждали: она будет сильной, будет стараться, будет верить в то, что ей станет легче. Только она не хотела, чтобы ей стало легче. Она хотела вернуть прежнюю жизнь, саму себя, но ни того, ни другого больше нет — все это ампутировано вместе с ногой.
— Просто попробуйте. Большего я не прошу.
Попробовать. Это еще один синоним веры, а она с этим покончила.
— Уходите, Конни, и… спасибо, — сказала Джолин и, вздохнув, закрыла глаза.
«ОКТЯБРЬ
За окном идет дождь. Но мне он кажется слезами. У меня серьезные проблемы, и это вовсе не отрезанная нога.
Я слаба и все время себя жалею; это меня смущает, но я ничего не могу с собой поделать. Конни входит в комнату, широко улыбаясь, и говорит, что я должна всего лишь попробовать. Показывает мне фотографии женщин, которые играют в теннис на протезах, и я понимаю, действительно понимаю. Просто не могу побороть безразличие. Какое право я имею ходить, если Тэми до сих пор между жизнью и смертью, а Смитти лежит в гробу, в земле, и больше никогда не улыбнется, не скажет: „Эй, командир, сыграем в карты?“
Я тут уже больше недели, и почти каждый день меня навещает Майкл. Когда он приходит, я делаю вид, что сплю. Лежу, слушаю его дыхание рядом с моей кроватью, но не открываю глаз. Какой я стала трусихой! Он больше не приводил девочек. Я знаю, почему. Они боятся. Они видели меня и поняли, что я изменилась, и теперь боятся, что их жизнь уже никогда не будет прежней. Я накричала на Бетси, когда она задела мою ногу. Я не хотела, но теперь уже ничего не вернешь. Я знаю, что обязана успокоить их, но я не могу. При мысли о них мне хочется плакать.
Может, если бы я могла спать, все было бы в порядке. По крайней мере, лучше. Но мои ночи заполнены кошмарами. Я все время слышу голоса своего экипажа — они меня зовут. Тэми тянет ко мне руки. Это так мучительно, что я боюсь закрывать глаза».
Майкл сидел в мягком кожаном кресле в своем кабинете и смотрел в окно. Унылый октябрьский день. 10:42 утра, девятый день после возвращения жены.
Теперь она должна быть на физиотерапии — учится делать то, что привыкла считать естественным.
Зажужжал интерком.
— Майкл! Вас хочет видеть доктор Корнфлауэр.
— Пригласите его. — Майкл встал.
— Крис! — Майкл попытался сосредоточиться. — Привет. Спасибо, что пришли.
Корнфлауэр вернул выбившуюся седую прядь в растрепанный «конский хвост». Сегодня на нем была белая футболка, замшевый жилет с бахромой, мешковатые брюки с накладными карманами и пластиковые сабо. На плече дорогая курьерская сумка из кожи. Он снял сумку, порылся в ней, извлек оттуда зеленую папку и положил на стол.
— У меня нет никаких сомнений, что у Кита острый посттравматический стресс, и в момент убийства жены он, вероятно, не сознавал, что делает.
— Вы подтвердите это в суде?
Крис сел, закинув ногу на ногу.
