Линда Холман - Шафрановые врата
Я не ответила. Я уже говорила ей, что была невестой Этьена. Неужели она не могла поверить в то, что он хотел меня?
— А ваш муж, мадам Малики? Он на работе? — спросила я отчасти потому, что она раздражала меня, а также потому, что я знала — интуитивно: ей не понравится, что я ее об этом спрашиваю.
Я была права. Лицо Манон снова изменилось, глаза сузились.
— Ваш муж? — повторила я, но теперь Манон не обращала на меня внимания, складывая свою косметику в сумку, а затем подняла голову и вскинула брови, глядя на Баду.
— Ну? — бросила она ему.
— Ты такая красивая, Maman! — сказал он с обычной своей интонацией.
Фалида, все еще стоявшая рядом с кушеткой, на которой я сидела, наклонила голову.
— Très belle, ma dame[63].
Затем Манон посмотрела на меня с таким же вопросительным выражением лица. Я знала, что она ожидает от меня комплимента. Было ясно, что Манон Малики была женщиной, привыкшей к тому, что ей делают комплименты.
Я ничего не сказала.
Манон быстрым сердитым рывком затянула шнурок на своей сумке и бросила ее на подушку возле себя. Фалида подняла ее и положила в сундук, затем, скрестив ноги, села на пол рядом с Баду. Манон посмотрела на них, затем снова на меня. Она напоминала мне королеву со своей свитой.
— Я не прошу — требую, чтобы вы ушли, — сказала она мне. — Вы можете вернуться через час. И считайте, что вам повезло, что я вообще согласилась встретиться с вами, хотя вы и разозлили меня.
— Мадам Малики, — сказала я раздраженно, — что изменит один час? Вы что, не можете просто…
— Манон?
Мы все повернулись и посмотрели на дверь. Там стоял мужчина; он был таким высоким, что на его чалме остались следы от побелки на потолке. Он был одет в темно-синюю хлопчатобумажную джеллабу с желтой вышивкой вокруг шеи. Ярко-синяя чалма была обмотана вокруг его головы, один ее край был закреплен так, что закрывал и нос, и рот. Из-за света позади него я не видела его глаз. В одной руке у него была корзина.
Я сразу же вспомнила мужчину на писте. L'homme bleu[64].
Баду подбежал к нему, сначала поцеловал руку (арабский жест уважения к старшим), а затем обвил руками его ногу.
— Oncle[65] Ажулай! — воскликнул он.
Дядя? Но Этьен был его дядей. Почему он назвал этого мужчину дядей? Он, должно быть, брат мужа Манон.
Я взглянула на Манон; она кокетливо улыбалась мужчине. И тогда я поняла, почему Манон не хотела, чтобы я была здесь: она ждала этого мужчину.
Это был ее муж? Нет, потому что Баду назвал его дядей и потому что она так смотрела на него: мужа так не приветствуют, но… Я вспомнила свои ощущения, когда Этьен подходил к моим дверям на Юнипер-роуд. Манон смотрела на него, как будто он был ее любовником.
— Ассаламу алейкум, Баду, — сказал мужчина, приветствуя Баду на арабском, тепло улыбаясь ему и поглаживая его волосы.
Он поставил корзину на пол и посмотрел на нас.
Манон, уже не улыбаясь, небрежно сказала:
— Это мадемуазель О'Шиа. Но она сейчас уходит.
Я продолжала сидеть.
Высокий мужчина на секунду задержал на мне взгляд, а затем почтительно склонил голову.
— Добрый день, мадемуазель О'Шиа, — сказал он; его французский был довольно чистым, но с сильным акцентом, и я решила, что его родной язык — арабский.
— Добрый день, мсье… — я запнулась.
— Я Ажулай, мадемуазель, — сказал он просто.
Прежде чем войти в комнату, он снял обувь и, как только перешагнул через порог, сразу же потянул за край своей чалмы, открывая лицо. Затем он размотал ее и оставил висеть на шее. Его голова не была выбрита, как у других арабских мужчин, которых я видела на базаре, и волосы были густыми, волнистыми и очень черными. Теперь он стоял в лучах света, падающих от окна. Его глаза были необычного синего цвета.
Баду ухватился за край его джеллабы, и быстрым, очевидно, привычным движением Ажулай подхватил его на руки. Баду обвил руками шею мужчины.
— Фалида, — сказал Ажулай, — отнеси продукты на кухню и подай на стол.
Девочка взяла тяжелую корзину и потащила через комнату.
— Вы поедите с нами, мадемуазель? — спросил меня Ажулай.
— Нет, — отозвалась Манон. — Она не останется. Она уже уходит. Вы можете вернуться позже, как мы и договорились, — сказала она мне, поднимаясь.
Я тоже поднялась и посмотрела ей в глаза.
— Но, мадам…
— Мы поговорим позже. В два часа.
— Пожалуйста, просто скажите мне, где…
— Нет! — Голос Манон прозвучал громко и властно. — Я сказала: два часа — это значит два часа. — Она обошла стол и потянула меня за рукав. — Идите, мадемуазель. Я требую, чтобы вы покинули мой дом. Вы не понимаете?
— Манон! — остановил ее Ажулай требовательным тоном.
Я посмотрела на него в надежде, что он вмешается. Но не смогла прочесть, что выражало его лицо, а больше он так ничего и не сказал. У меня не оставалось другого выбора, кроме как уйти. Уходя, я услышала его низкий голос — он о чем-то спрашивал, а Манон отвечала на повышенных тонах и спорила с ним. Они говорили на арабском языке. Я ничего не поняла.
Я прошлась по близлежащему переулку, походила взад-вперед по нескольким улицам — так прошел час. Ровно в два часа я вернулась в Шария Зитун и постучала в ворота. Никто не вышел. Я выкрикнула сначала имя Манон, затем Баду. Потом позвала Фалиду.
Но за синими воротами стояла тишина.
Какой у меня был выбор? Я прождала у ворот около часа, прислонившись к стене и переминаясь с ноги на ногу. Во дворе не было слышно ни звука. Я сказала себе, что буду ждать, пока кто-нибудь из них не появится, даже допоздна, когда уже станет темно. Я буду ждать. Но как только начало темнеть и я уловила запах готовящегося мяса, доносящийся с противоположной стороны улицы, я поняла, что силы мои иссякли.
Сильно хромая, я вернулась в отель, чтобы провести там еще одну бессонную ночь, еще одну ночь, которая не приблизит меня к Этьену.
Глава 22
Когда я проснулась на следующее утро, моим первым желанием было бежать в Шария Зитун. Но я чувствовала себя раздавленной после вчерашнего, а еще боялась, что, когда приду туда, меня встретит та же тишина. Что, если Манон куда-то ушла, туда, где я не смогу ее найти, чтобы не говорить со мной об Этьене? Что, если я упустила свой шанс?
Что она скрывает?
Чтобы отвлечься, я решила побродить по французскому кварталу. Я вошла в магазин, где продавались художественные принадлежности, в надежде, что запах краски и прикосновение к кисточке отвлекут меня от навязчивых мыслей. Я вспомнила о картинах на стенах в холле отеля и набросок Мустафы и Азиза, который сделала в писте.
