Линда Холман - Шафрановые врата
Я кивнула, повернулась и пошла дальше, но что-то заставило меня оглянуться.
— Сколько тебе лет?
— Шесть, — ответил он.
Я думала, ему самое большее пять, таким он был щуплым и худеньким.
— А твоя сестра? — спросила я, глядя на нее. — Сколько тебе лет, Фалида?
Вместо нее ответил Баду:
— Она мне не сестра.
— О! — воскликнула я.
— Она наша служанка.
Я посмотрела на руку девочки, всю в синяках, и на налитый кровью, заплывший глаз.
— Здесь всегда есть котята, — сказал Баду. — Мама кошка живет здесь. — Он указал на отверстие внизу стены. — Мы играем с ними, когда они выходят. — Он нежно потрепал котенка по спине.
Он был племянником Этьена. Было ли в нем что-то от Этьена? Возможно, длинная шея, серьезное выражение лица.
Я вспомнила о своем потерянном ребенке. Мог ли он быть похожим на этого маленького мальчика?
— Вам нравятся котята? — спросил он, и я снова кивнула.
Потом я глубоко вздохнула и пошла прочь из Шария Зитун.
Глава 21
Возможно, сказала Манон, возможно, Этьен был здесь, в Марракеше.
Я прошла через площадь красильщиков, затем по переулкам столяров и портных. Теперь я поняла, что, разыскивая Шария Зитун, я ходила бесконечными кругами, и сейчас узнавала некоторые переулки, раскрашенные ворота и круглые каменные арки. А вот и стена с отпечатком на ней синей руки. Какой-то символ на ярко-желтом фоне. Я услышала шум базара и постаралась запомнить дорогу, чтобы быстрее попасть в Шария Зитун завтра. Наконец я увидела внушительный шпиль Кутубии и пошла по направлению к нему через Джемаа-эль-Фна.
Я была ошеломлена: я нашла Манон. Я все еще ничего не знала о местонахождении Этьена, но я приду к ней завтра. Я больше не позволю ей не отвечать на мои вопросы.
Я вышла из медины и двинулась по направлению к отелю, пристально всматриваясь в каждого европейца. Конечно, я делала это все время с тех пор, как приехала в Марракеш, думая, что могу встретить Этьена на улице, но теперь, после разговора с Манон, я буквально поедала их глазами. Я пыталась заметить знакомую походку, линию плеч. Когда я добралась до отеля «Ла Пальмере», меня трясло. Попав в свою комнату, я заказала легкий обед, но есть не могла. Я рано легла спать в надежде сразу же уснуть и не просыпаться до следующего утра. Но, конечно же, я плохо спала и всю ночь металась: было жарко и душно.
Утро было бесконечным. Я вышла из отеля слишком рано и была на Джемаа-эль-Фна около полудня.
Пока я шла по краю площади, чтобы избежать давки в центре, монотонный гул мужских голосов становился то выше, то ниже, но явно усиливался. И вдруг я вышла на них — их было человек двенадцать. Они сидели в ряд на жесткой земле под ярким солнцем, прикасаясь друг к другу плечами и все как один раскачиваясь взад-вперед. Все они были старыми, оборванными, большей частью беззубыми, и все были слепыми.
У некоторых были пустые глазницы, а у других поврежденные глазные яблоки, которые либо были неподвижны, либо беспорядочно вращались. Они пели в унисон, некоторые отбивали палками ритм. Я наблюдала за этими слепыми мужчинами, поющими, чтобы заработать на кусок хлеба, а еще видела, как писец писал что-то для тех, кто не умел этого делать, а рассказчик обогащал жизнь других своими знаниями.
Когда пение оборвалось, марокканец, стоявший перед слепыми, поднял руку одного из сидящих и вложил в нее монету. Слепой положил монету в рот, попробовал ее на зуб, а затем что-то сказал мужчине, давшему ему монету, — наверняка какое-то благословение, так как я услышала имя Аллаха. Затем он передал монету другому слепому, который также попробовал ее на зуб, и таким образом монета прошла через весь ряд, пока наконец последний мужчина не попробовал ее на зуб и не положил в мешочек, привязанный к его шее.
Слепые запели другую песню, и по ее завершении уже несколько марокканцев дали им монеты и получили благословение. Лица слепых были в морщинах и шрамах, и даже их свободные одежды не могли скрыть болезненную худобу. Я подумала о прекрасном отеле «Ла Пальмере», где остановилась, а затем об этих слепых нищих. Я подумала об Этьене, жившем здесь. Как он обращался с марокканцами? Ведь он был одним из тех, кто устанавливал в этой стране свои порядки.
И я была здесь чужой. Вдруг мне стало стыдно, я достала из сумки су и вложила в руку первого мужчины. Он сжал пальцами монету, а другой рукой схватил меня за руку и ощупал ее — мою ладонь, пальцы, а затем ногти, — потом кивнул. Его пальцы были жесткими, ногти — желтыми, длинными и острыми. Отпустив мою руку, он произнес ту же фразу на арабском языке, что говорил и марокканцам, давшим ему монету.
Я промолчала. Тогда он сказал:
— Merci, мадам, — и я ответила:
— De rien — не стоит.
— Марроканских женщин будут считать грязными, если они прикоснутся к нам, — сказал он, к моему удивлению, на правильном французском языке. — И все же ваша рука — не рука французской женщины. Это рука, которая знает работу. Вы не марокканка и не француженка, как мне кажется, но я благословляю вас, мадам. Бедняки попадают в рай раньше богатых. Когда вы подаете бедным, вы покупаете у нас маленький кусочек рая.
— Merci, — сказала я, потому что не знала, что еще ответить.
Я наблюдала за тем, как он попробовал на зуб монету, которую я ему дала, и передал ее дальше по ряду.
Манон сказала, чтобы я не приходила в ее дом на Шария Зитун до двух часов, но я больше не могла ждать. Было без десяти час, когда я постучала хамсой в ворота ее дома. Тяжелую дверь отворила Фалида. Я кивнула ей, и она смиренно наклонила голову. Теперь я знала, что она не дочь Манон, и удивилась, почему так решила вчера; было совершенно очевидно, что она — потомок рабов, о которых рассказывал Этьен. Конечно, вчера я была растеряна и пребывала в смятении, все казалось мне непонятным.
Сегодня двор не был заставлен мебелью; длинная кушетка с плотным ярким покрывалом, несколько пробковых табуретов, низкий круглый столик — все было расставлено по своим местам. Баду ходил по бордюру вокруг пустого фонтана, удерживая равновесие с помощью расставленных в стороны рук. Он спрыгнул на землю и подошел ко мне, а Фалида закрыла тяжелые ворота.
— Bonjour, Баду, — сказала я, и он чинно кивнул, из-за чего вдруг показался намного старше своих шести лет.
— Bonjour, мадемуазель, — ответил он, протягивая свою маленькую ручку. — Проходите. Маман в доме.
Я посмотрела на его руку, удивившись этому неожиданному жесту. Я взяла его за руку, и мы вместе пошли через двор. Его пальчики были маленькими, но крепкими, сухими и теплыми.
