Барбара Виктор - Новости любви
Не выдержав, я рассмеялась.
– Я буду всюду опровергать эту клевету, – пообещала я. – Я ведь никогда не видела, чтобы ты плясал.
– И навредишь своей карьере, – сказал он. – Тебя никогда не пригласят в Ватикан.
– Ну уж это как пить дать, – согласилась я, защелкнув на запястье браслет часов.
– Сегодня утром у тебя глаза темно-зеленые, – нежно сказал он.
– Это потому что я немного разозлилась, – объяснила я, стараясь казаться строгой.
Мы уже почти собрались. Ави принялся складывать в огромную холщовую сумку мои вещи: магнитофон, батарейки, кассеты, косметичку, щетку для волос и блокнот.
– Обрати внимание, как я стараюсь подлизаться! Я взяла со стола ключи и небольшой дорожный саквояж и огляделась: не забыла ли чего.
– Ты красивая женщина, – сказал он, выключая свет.
– А ты прощен, – засмеялась я. – Но в следующий раз следи за своим поведением.
Когда мы спустились вниз, Моше и Гидон уже уехали. Мы сели в машину Ай-би-эн, Ави за руль, и понеслись знакомой дорогой из Тель-Авива в Иерусалим. Глядя в окно, я завела простой разговор.
– Мне бы хотелось завести в отеле нормальную кухню, чтобы иногда я могла готовить обеды. Терпеть не могу все время питаться в ресторанах.
Ави бросил на меня быстрый взгляд.
– Когда у нас все устроится, – а это будет очень скоро, – мы обзаведемся не только нормальной кухней, но и нормальной спальней. И у меня будет собственный платяной шкаф. Я так же, как и ты, очень устал от кочевой жизни. Нам нужно подумать о будущем.
Внезапно я впала в панику и беспокойно заерзала на сиденье. А потом замерла, уставившись в окно. Ави хотел взять меня за руку, но я убрала ее.
– Что с тобой, Мэгги? – спросил он. – Каждый раз, когда я произношу слово «будущее», ты расстраиваешься. Почему?
Как мне объяснить ему, что всякий раз, как только он говорит о том, что «все устроится», я сразу вспоминаю о Рут, о той боли, которую ей причинит это «устроится». Я даже могу представить себе ту сцену, которая разыграется в доме Герцогов, когда Ави наконец скажет жене, что больше не будет с ней жить. К сожалению, я как-то все время забываю, что, по сути, он давно с ней не живет. Но, как бы там ни было, известие о том, что их совместная жизнь официально прекращается, будет для хрупкой Рут настоящим ударом, которого она, может быть, не перенесет. Почему-то я всегда рисую ее себе с розовыми пластмассовыми бигудями на голове и с деревянной скалкой в руке. Слезы покатятся по ее щекам, и она запричитает:
– Кто же будет штопать твои носки и варить тебе куриный бульон, когда ты заболеешь?
Моя память услужливо предлагает тоскливые сцены из моего детства – постоянный страх, что родитель нас бросит. Я пытаюсь подобрать слова, чтобы объяснить это Ави, но слова застревают у меня в горле. Как мне рассказать о том, что пережила я и что, может быть, предстоит пережить Рут. Когда я пытаюсь поведать ему о том, что творится у меня в душе, его взгляд тяжелеет, скулы напрягаются, а костяшки пальцев белеют – так крепко он сжимает руль.
– Мне так жалко ее, – объясняю я. – А еще мне страшно, что и тебе станет ее жалко, и ты меня бросишь. Кто будет штопать твои носки, варить бульон, если ты заболеешь? А эти жалкие пластмассовые бигуди у нее на голове!..
Он сворачивает к обочине и останавливает машину у подножья холма, на котором в память о евреях, сложивших голову во время войны за независимость 1948 года, ржавеют несколько изрешеченных пулями грузовиков. Остановив машину, он поворачивается ко мне. Я в страхе отодвигаюсь подальше, прижимаясь к самой дверце. Мне кажется, что он вот-вот взорвется. Он пробегает пальцами по своим волосам – жест, который я так люблю! Потом, сдерживая себя, начинает говорить.
– Мэгги, Рут никогда в жизни не носила на голове пластмассовых розовых бигуди, и она понятия не имеет, как варить куриный бульон. И она… – Тут он умолкает.
– Что она? – бормочу я.
Он протяжно вздыхает.
– И она вовсе не хочет оставаться моей женой.
– Почему?.. Я хочу сказать, почему ты не говорил мне об этом?
Он очень серьезно на меня смотрит.
– Потому что мне не хотелось оказывать на тебя какое-либо давление. Мне не хотелось, чтобы ты подумала: он со мной, потому что боится остаться один. – Он достает свои маленькие черные сигары и долго держит одну между пальцев прежде, чем закурить. – Ты такая независимая и сильная, что мне стало немного страшно, что ты бросишь меня. – Он глубоко затягивается прежде, чем продолжить. – Я не знал, как мне следует вести себя. У меня никогда не было такой женщины, как ты. Рут была такой предсказуемой, такой хрупкой, поэтому когда все изменилось – это действительно показалось странным.
– Что изменилось? Я не понимаю. Он слегка улыбается.
– Она снова вернулась на работу. В архитектурное бюро, принадлежащее ее брату. Я был рад этому, потому что у нее появилось что-то, чем она могла себя занять. Чем-то заинтересоваться, что-то полюбить… – Ави смотрит в окно. – Там она и встретилась с ним…
– С кем?
– С одним своим старым другом. Она знала его еще девочкой, когда только приехала сюда. Я верю ей, когда она говорит, что между ними ничего нет, и я понимаю, что ей хочется попробовать начать новую жизнь с кем-то, кому она будет нужна. – Он трет кулаком глаза. – Она понимает, что я не единственный мужчина на свете, и тут она совершенно права… И все же – она очень хрупкая… – заканчивает он.
Не слишком ли много для такой хрупкой женщины? Совершенно ясно, что он просто стремился ее оправдать. Если женщину считают хрупкой и ранимой, а потом вдруг узнают, что у нее есть любовник, то говорят приблизительно следующее: «Бедняжка маленькая Рут! Ави всю жизнь бегал на сторону, пока и ей не попался кто-то, кто хочет о ней заботиться и действительно любит ее…» Совсем другое дело, когда женщина считается независимой и сильной. Если узнают, что у нее есть любовник, то говорят совершенно противоположное: «Ах эта неблагодарная шлюха Мэгги! После всего того, что сделал для нее Эрик, она спуталась с презренным гоем. Да она гроша ломаного не стоит, и будет очень хорошо, если он вышвырнет ее вон…»
Словом, если честно, все дело в том, с какой стороны взглянуть на эту ситуацию. Но уж, во всяком случае, она не кажется мне странной. Когда Ави рассказывает мне о Рут, меня обуревают сложные чувства, я вспоминаю о своем недавнем опыте. Какая тут к черту независимость!..
Было утро. Мы сидели в машине и оба молчали. Я размышляла о том, что еще неизвестно, поехал бы он провожать меня в отель в тот день, когда мы встретились на аэродроме у цинкового гроба, если бы у него с Рут все сложилось немного иначе… Да какая, в конце концов, разница, что могло быть и чего не могло быть! Первый раз в жизни я изо всех сил старалась не создавать себе искусственных препятствий. Я так хотела быть счастливой.
