Джин Стоун - Такая разная любовь
— Что?
— Ничего. Я позвоню тебе вечером.
Закусочная в Чисхолме, похоже, не имела названия. Снаружи она выглядела как снятый с рельсов вагон, на крыше которого был установлен оранжевый неоновый щит с надписью «ЛАНЧИ». Часы уже показывали одиннадцать сорок пять. На стоянке перед закусочной было несколько легковых машин и еще больше пикапов. «А заведение-то пользуется популярностью», — подумала Зу.
Она припарковала машину и, глядя в зеркальце заднего вида, поправила парик на голове, моля Бога о том, чтобы ее никто не узнал. Никто, кроме Эрика. И Эрик тоже. Пока она не будет к этому готова.
Она глубоко вдохнула, выдохнула и вышла из машины, не понимая, от чего это у нее так дрожат коленки. Ей захотелось скинуть туфли, чтобы почувствовать под ногами твердую землю.
«Последствия твоей болезни остались далеко позади, — напомнила она себе. — С ногами у тебя все в порядке, а то, что один кончик рта у тебя чуть ниже другого, он и не заметит». Все же, поднимаясь по бетонным ступенькам, она всем телом ощущала дрожь и даже вынуждена была крепко ухватиться за железные перила. В висках стучала кровь, и сердце готово было вырваться из груди.
Внутри царила чистота. Пахло рулетами с корицей и свежеиспеченным хлебом. Уютные деревянные будочки выстроились вдоль одной стены, а другую занимала длинная, сверкающая хромированной поверхностью стойка бара с мягкими круглыми табуретками. В закусочной было немного народу. В основном громко переговаривавшиеся между собой мужчины.
За стойкой стояла молодая девушка, одетая в розовую униформу. Она стояла, прислонившись к стене и скрестив руки на груди. На губах ее играла улыбка. Она лениво прислушивалась к болтовне клиентов и покачивала головой вверх-вниз в такт мелодии в стиле кантри, лившейся из радиоприемника. Приближаясь к одной из свободных табуреток у стойки, Зу гадала: уж не сестра ли это продавщицы, с которой она повстречалась на бензоколонке?
Увидев Зу, девушка оттолкнулась от стены.
— Кофе? — спросила она. Зу было жаль эту девчушку, хорошенькую и вежливую, ибо ей на роду было написано провести всю жизнь в этом маленьком городишке северной Миннесоты.
— Да, пожалуйста.
Девушка налила кофе в белую чашку, которую поставила перед Зу.
— Будете что-нибудь кушать?
— Да, — ответила Зу. Она была не голодна, но чувствовала, что должна что-нибудь заказать. Именно за этим обычно приходят люди в подобные заведения в обеденное время, если, конечно, они не хотят, чтобы о них подумали, как о тех, кто шпионит за людьми или разыскивает своих бывших возлюбленных.
— У вас есть сандвичи с индейкой?
Девушка утвердительно кивнула:
— Вам на белый хлеб или грубого помола?
— Грубого помола, пожалуйста.
Девушка открыла за своей спиной дверь, ведущую во внутреннее помещение, и скрылась за ней. Зу стала оглядываться по сторонам. Интересно, может быть, Эрик за этой дверью? На кухне? Интересно, слышат ли окружающие, как громко колотится ее сердце?..
Девушка вернулась.
— У нас сегодня свежий хлеб, — сказала она с улыбкой.
— Прекрасно, — ответила Зу.
Только сейчас она обратила внимание: девушка не спросила, что ей положить к сандвичу. Впрочем, это ведь не минеральные воды, где поощряются индивидуальные заказы клиентов.
Из-за двери за стойкой появилась еще одна женщина в розовой униформе. Она была блондинкой и выглядела явно старше продавщицы. Вот она, скандинавская кровь. Возможно даже, Зу знала ее раньше. Впрочем, приглядевшись, Зу поняла, что эта женщина намного моложе ее. Лет тридцать. А Зу уже сорок… Как странно: она ведь себя по-прежнему считает молодой.
Женщина подошла к кассе, что-то сделала там и пошла обратно. По дороге крикнула:
— Эрик! Милый, где наши утренние квитанции?
Чашка с кофе едва не вывалилась из руки Зу. Значит, он здесь. Вон за той дверью. «Милый». Она назвала его «милый». Жена?..
Девушка поставила перед ней тарелку с заказом, а у Зу в ту минуту очень некстати скрутило живот.
Ей вспомнился тот день, когда Эрик впервые назвал ее «милой». Они, держась за руки, гуляли по тропинке, которая огибала пруд за домом его родителей. Эрик нагнулся, чтобы нарвать диких цветов. Одни цветки были ярко-красные, другие совсем белые, в форме звездочек.
— Вот мы приедем в Голливуд, милая, — проговорил Эрик, — и станем там такими же звездами.
Цветы были очень красивые, упоминание о Голливуде многообещающим, но в ту минуту Зу обратила внимание только на то, как он назвал ее. Милая… Так отец называл маму и мама называла отца. Так обращаются друг к другу люди, которые живут вместе, одной семьей. И в ту минуту Зу впервые поняла, что Эрик по-настоящему любит ее.
Она посмотрела на толстый сандвич. Кусок индейки на ломте свежего хлеба грубого помола. По краям медленно стекают струйки белого майонеза. Рядом горка картофельных чипсов и большая ветка укропа. Что называется, поесть от души в заштатном городишке. Где слово «надежда» еще не означает воплощения в жизнь всех мечтаний и где обращение «милый» еще не означает признания в вечной любви.
— Что-нибудь еще? — спросила девушка. — У нас сегодня очень вкусные пирожки. Кокосовый крем…
— Нет, нет, — проговорила Зу, прижав руку к животу.
У нее появилось такое ощущение, будто из этого зала в одночасье кто-то выкачал насосом весь воздух. Точно так же она почувствовала себя в ту ночь, когда, вернувшись домой, поняла, что Эрик ушел.
Она тупо уставилась на свою тарелку. Обстановка живо напомнила ей школьную столовую: такая же простая еда на такой же простой тарелке. И так изо дня в день, изо дня в день на протяжении многих лет. Одно и то же. Без перемен. Бесконечно. Так же однообразно и бесконечно, как бесконечна и однообразна жизнь в маленьком городке. Предсказуемо.
Сделав над собой усилие, Зу постаралась вспомнить Лос-Анджелес, новую жизнь, которая ждала ее впереди. Новая жизнь со всеми ее взлетами и падениями, со множеством неизвестных. Она сосредоточилась на мыслях о Скотте. Как он изменился и вырос за последнее время. И еще изменится и вырастет. Перед ними откроется целый мир, полный риска и опасностей. И переживаний, которых не может быть здесь, где все обыденно и одинаково.
И в ту минуту Зу перестала обманывать себя и делать вид, что встреча с Эриком может снять все ее проблемы и наладить жизнь. Марисоль была права: Эрик — это прошлое.
— Прошу прощения, — позвала она официантку, — я опаздываю. Не могли бы вы завернуть мне это? Я возьму с собой.
Она не собиралась есть этот сандвич. Ни сейчас, ни после. Если только ей вдруг не придет в голову вновь набрать с таким трудом сброшенные двадцать два фунта веса.
