Кэтрин Куксон - Нарушенная клятва
Внезапно его грудь пронзила острая боль. Боль, какую может ощутить человек, потерявший друга или узнавший, что его отец — лжец. В этом было все дело. В каком-то смысле он, Мэтью, стал смотреть на этого старика не как на дядю, а как на отца — он заменил ему человека, которого он, Мэтью, отверг в Англии, и которого даже успел возненавидеть, потому что он взял себе его, Мэтью, любимую девушку. В его голове вдруг мелькнула мысль, характерная для женщин: мужчины жестоки, безжалостны — все мужчины жестоки и безжалостны. В ту же секунду он увидел своего дядю глазами Тилли и содрогнулся. Этот человек сделал попытку разлучить их. Эта попытка не удалась! Скорее всего, он предпримет другие… А что, если он решит предать огласке еще одну тайну — собственную тайну его, Мэтью? Однако он тут же отбросил эту мысль и выскочил прочь из комнаты. Его голова, только что холодная, теперь пылала, как в огне, от одной только мысли, что сейчас вместо того, чтобы сказать Тилли: «Я верю тебе, он действительно что-то замышляет», ему придется сказать: «Будь осторожна с ним. Если мы собираемся жить с ним, необходимо расположить его в нашу пользу».
О Господи! Голова у него просто пылала.
Глава 4
Стоял июль. Нещадно палившее солнце так раскалило землю, что она напоминала готовый вот-вот разразиться извержением вулкан. И Тилли нисколько бы не удивилась, увидев в один из дней рвущиеся из земли огненные языки. Стало белесым лишившееся остатков голубизны небо. Ни на ранчо, ни за его пределами не было заметно никаких признаков жизни. Все вокруг казалось вымершим или погруженным в беспробудный сон. Казалось, общее оцепенение не коснулось только Луизы, рядом с которой в этот знойный день сидела Тилли. Открытое пространство между флигелем Луизы и домом не давало прохлады и не рождало ветерка, здесь просто было не так жарко, как снаружи.
Монотонное движение кресла-качалки, в котором сидела Луиза, начинало действовать Тилли на нервы. Вдобавок она чувствовала, что Луизу что-то сильно тревожит: беспокойство ощущалось и в тоне ее голоса, и в том, как она перескакивала с одной темы на другую. Но Тилли достаточно хорошо изучила Луизу и ни о чем не расспрашивала. Эта женщина всегда предпочитала уклончивые ответы.
— Да разве эта жара! — говорила Луиза. — Не было тебя здесь в сорок девятом. Посмотрела бы я на тебя тогда, когда весь этот обезумевший сброд хлынул за золотом на запад. Они толпами валили в Сан-Антонио, а оттуда, через равнины команчей в забытое богом местечко Эль-Пасо, и по дороге умирали сотнями. Там, где они умирали, там их и зарывали. Убивали их не индейцы, нет не индейцы. Оспа и холера постарались. Досталось и индейцам. Вот только жаль, что мало. Лучше бы все эти негодяи вымерли. Хотя очень многих скосили эти хвори, да еще корь и козлиная болезнь в придачу.
— А что это за козлиная болезнь? — вяло поинтересовалась Тилли.
— Сифилис, вот что. Люди не лучше животных. Или, может быть, животные гораздо честнее и чище людей. Страшно подумать — и солдаты, и рейнджеры, и мексиканская армия, — все старались стереть индейцев с лица земли. Но за дело принялась оспа и почти всех их извела.
— Оспа?
— Да, но это было давно. Я спрашиваю себя, что здесь находят люди, зачем они стремятся сюда? Сколько лет об этом думаю, но так и не могу понять.
— А ты могла бы уехать тогда, давно? — тихо спросила Тилли.
— Не могла, — отрезала Луиза. — У меня не было ни гроша, а из одежды только то, что на мне.
— Но… разве… — Тилли выпрямилась в своем кресле и пристально посмотрела на Луизу. — Ты хочешь сказать, что у тебя вообще ничего нет? А твой отец, разве он не…
— Нет, отец ничего мне не дает, но если бы попросила, то дал бы. Он и ждет, что я его попрошу. Не дождется. Мне от него ничего не нужно, даже савана. Правда, я его уже себе приготовила: белую рубашку с вышивкой. Но все, чем он владеет, до последнего пенса — это все мое, потому что это собственность моей матери. А у него нет ничего, кроме яркой внешности, бойкого языка и так называемого происхождения. Как только он окрутил мать, так сразу прибрал к рукам ее денежки. А потом убил ее, да, убил.
— Нет, этого не может быть, — поморщилась Тилли.
— Да, убил. Если один человек прикрывается другим, как щитом, чтобы спасти свою шкуру — это ничто иное, как настоящее убийство. Я много чего могла бы порассказать тебе. Он ни перед чем не остановится, чтобы получить желаемое. Знаешь, он сейчас такой же воинственный, как индеец на тропе войны, потому что ваш дом строится. И очень хорошо, что строится. Думаю, он вам понадобится, причем очень скоро, и очень сильно.
Тилли порывисто встала и машинально вытерла о платье ставшие вдруг влажными ладони.
— Луиза, ведь тебя что-то тревожит? О чем ты все время думаешь?
— Этого я не могу тебе сказать. Нет. Не спрашивай.
— Меня это как-то касается?
— Отчасти.
— А Мэтью?
— Да, Мэтью. — Луиза тоже встала и долгим взглядом посмотрела на Тилли. — Все будет зависеть от тебя.
— Что будет от меня зависеть? Я должна знать, скажи мне, Луиза.
— Не могу. — Луиза отвела взгляд. — Говорить и объяснять я ничего не буду, но советую тебе быть настороже: он что-то затевает. А человек он опасный. Меня он потерял, а если его еще и Мэтью оставит… Ему даже мысль такая невыносима. Поэтому он все и затеял.
— Пожалуйста, Луиза, — взмолилась Тилли, — скажи, что нам грозит, чего нам ждать? Прошу, скажи.
— Ты скоро все узнаешь сама. Завтра к этому времени, когда приедет фургон, ты все будешь знать.
— Чей фургон? Неужели что-то должно случиться с Мэтью? Он что, отправил его в рейд вместе с другими? — От волнения голос Тилли зазвенел.
— Нет-нет, об этом не беспокойся, — поторопилась уверить ее Луиза. — Мэтью вместе с остальными вернется завтра утром. Но сегодня я хочу, чтобы ты спросила себя, насколько сильно ты любишь Мэтью.
Тилли совсем растерялась. Она оторопело смотрела на маленькую, нищенского вида женщину, не зная, что сказать — приставать с расспросами больше не стоило. Она заранее знала, что это бесполезное занятие. Если Луиза решила молчать, значит не надо надеяться вытянуть из нее хоть слово — она будет искусно маневрировать вокруг да около.
Не говоря больше ни слова, Тилли сняла с крючка свою соломенную шляпу и вышла на солнцепек. Миновав кухню, она вошла в дом через черный ход и вскоре оказалась у дверей своей комнаты.
Кэти с ребенком были наверху и скорее всего спали. У многих это стало привычкой — спать, если представлялось возможным, в самые жаркие часы. Тилли вошла в соседнюю комнату и ополоснула лицо тепловатой водой. Затем села к стоявшему в углу туалетному столику и принялась внимательно разглядывать в зеркале свое отражение. Сквозь загар на ее лице проступала бледность, вокруг глаз обозначились красные круги, мокрые волосы прилипли ко лбу. Она прищурилась, словно с трудом узнавала себя. И действительно, она сильно изменилась за те одиннадцать месяцев, что прошли со дня ее отъезда из Англии. Без сомнения, жизнь в этих малоприветливых краях закалила ее тело и душу. Она научилась ездить верхом и стрелять, позади остался лютый холод зимних ночей, а теперь ей предстояло привыкнуть еще и к убийственному зною. Резкая смена климата определила произошедшие в ней внешние перемены, а вот изменения, затронувшие душу, оказались значительно серьезнее и глубже. Причиной тому стало отношение к ней Альваро Портеза и тот хорошо осознанный страх, который он у нее вызывал. Она прекрасно понимала, что не опасаться такого человека было бы просто глупо. А страх способен поработить человека, способен лишить его воли.
