Кэтрин Куксон - Нарушенная клятва
— Я положу этому конец. — Он потянул ее за руку. — Пойдем.
Но они не пошли к парадной лестнице, а направились вокруг дома. На ходу Мэтью объяснил:
— Я хочу привести себя в порядок перед встречей с ним: дядя всегда такой элегантный, что заранее начинаешь испытывать неловкость за свой вид.
Впервые на памяти Тилли он произнес нечто такое, что можно было бы считать выражением осуждения — пусть даже самого незначительного — этого человека.
Подходя к задней двери, она сказала:
— Я велю Диего приготовить ванну.
— Нет, это слишком долго. Я пойду в душ.
— Но ведь там вода холодная.
— Ну что ж, — Мэтью натянуто улыбнулся, — может, она освежит мне голову и прочистит мозги. Я чувствую, что они мне скоро понадобятся. Пришли мне туда чистую одежду. — Остановившись, он крепко пожал руку Тилли. — Не беспокойся. Это будет последний раз, когда он вмешивается в нашу жизнь. Уж я позабочусь об этом. И я полностью согласен с тобой — нам действительно нужно обзаводиться собственным домом.
В ответ она тоже сжала его пальцы. Мэтью развернулся и направился к деревянному домику, на крыше которого был установлен большой бак. Из него выходили трубы, тянувшиеся почти на полмили, до самой реки. Бак наполнялся при помощи ручного насоса, а внутри домика имелся рычажок, посредством которого можно было открыть путь воде, и она, проходя через продырявленную во многих местах оловянную тарелку, образовывала душ.
У Мэтью ушло не более четверти часа на то, чтобы раздеться, вымыться и снова одеться в чистое. Но он не сразу покинул домик, а постоял минут пять, обдумывая, с чего начать предстоящий неприятный разговор с дядей и как сказать ему, что он думает о его вмешательстве в личную жизнь Тилли.
Но, чего и следовало ожидать, все произошло не так, как он планировал, и Альваро Портез перехватил инициативу. Он сидел в кресле у огня с книгой на коленях и стаканом вина на маленьком столике рядом, и не поднял головы, когда дверь отворилась, и вошел Мэтью. Он не поднял глаз даже тогда, когда Мэтью встал прямо напротив него, он просто заговорил:
— Я совершенно точно знаю, что ты собираешься сказать, Мэтью. Что все это не мое дело. И зачем я это сделал. Что это, мягко говоря, был в высшей степени неджентльменский поступок. Ты выслушал свою жену — ее версию нашего с ней разговора, и, вне всякого сомнения, ты в ярости. А теперь ты услышишь мою. Сядь.
— Я предпочитаю стоять, дядя.
Альваро поднял голову и улыбнулся.
— Точно так же повела себя и твоя жена. Хорошо. Как тебе будет угодно. Начнем с того, что, как тебе известно, у меня есть дела в Лондоне, связанные с судостроением, и я уже много лет состою в постоянной переписке с моим тамошним агентом. Мы с ним никогда не встречались, но между нами сложилось нечто вроде… скажем так, дружбы на расстоянии. Мы заканчиваем наши письма вопросами о семье. Он всегда выражает надежду, что нас тут не слишком тревожат индейцы. Он весьма уважает мистера Хьюстона. Конечно, его мнение — это всего лишь мнение одного человека. Но я не так глуп, чтобы сообщать ему свое мнение, что он избрал для своего уважения неподходящий объект. Как бы то ни было, наша переписка касается не только бизнеса, поэтому вполне естественно, я написал ему, что мой племянник вернулся вместе с женой — очень красивой леди, которая незадолго до их женитьбы овдовела. — Альваро склонил голову набок и искоса взглянул на Мэтью. — А еще я написал, что она происходит из хорошей семьи, что ее покойный муж был помещиком и к тому же владельцем шахты. — Он помолчал. — Находишь ли ты что-либо предосудительное в том, что я успел тебе рассказать?
Мэтью не ответил — он ждал продолжения. Его лицо не выражало никаких эмоций, он пристально смотрел на дядю.
— И вот, — продолжал Альваро Портез, — случилось так, что с последней почтой я получил от мистера Уиллиса письмо, в котором было несколько строк такого содержания: он рад узнать, что ты счастлив в браке, однако, насколько ему известно, никакого владельца шахты по фамилии Троттер нет и не было.
— С чего это он вдруг решил проявить такую заботу? — зловеще холодно спросил Мэтью.
— Для этого тоже есть объяснение. Мистер Уиллис не только мой агент — он является также агентом нескольких шахтовладельцев на севере страны, которые морем перевозят свой уголь в Лондон. Ну как, совпадает мое объяснение с версией твоей жены?
— Нет. В вашей новой интерпретации все выглядит просто прекрасно. Но я уверен, если бы и Тилли услышала то же самое, у нее не было бы причин огорчаться.
— Ну что ж… — Альваро встал. — Видишь ли, Мэтью, я ведь не на скамье подсудимых. Я рассказал тебе, как все это произошло. Больше я ничего не могу сделать. Ты должен поверить либо мне, либо ей.
— Зачем вы вообще затеяли это разговор?
Старый джентльмен покачал головой:
— Если память не изменяет мне, разговор начался совсем по другому поводу, а эта тема возникла уже по ходу его. Мне жаль, если я чем-то расстроил ее, но, с другой стороны, если ей нечего скрывать, зачем расстраиваться? Ты говорил, что знаешь ее уже много лет, не так ли?
— Да, я это говорил.
— И ее муж действительно был хозяином шахты?
— Да. — Мэтью кашлянул и вздернул подбородок. — Да, он был хозяином шахты.
— Что ж, значит, больше об этом и говорить нечего. Мой агент ошибся. Я сообщу ему об этом в первом же письме. А мы с тобой давай забудем об этом неприятном инциденте. Как прошло все в Бунвилле?
— Да ничего особенного. Табун был смешанный, и Пит решил, что не стоит даже торговаться: они все были в довольно плохом состоянии, даже мустанги.
— Ну, раз Пит считает, что они в плохом состоянии, значит так оно и есть. Я поговорю с ним. Увидимся за обедом. — Альваро взял свой стакан, осушил его, поставил на столик и медленно вышел из комнаты, но не через переднюю дверь. Сначала он подошел к накрытому для обеда столу в дальнем конце комнаты, остановился и окинул его взглядом. Протянув руку, подвинул серебряный графинчик на середину стола и затем неторопливо скрылся за портьерой.
Какое-то время Мэтью тупо и неподвижно смотрел на заднюю дверь. Очнувшись, он осмотрел комнату, как будто видел ее впервые: грубые деревянные стены контрастировали с утонченной элегантностью горки с фарфором и серебром на столе. Не менее странно выглядели рядом с ними звериные шкуры, чьи головы свисали со спинки дивана, словно хватая воздух своими оскаленными пастями.
Внезапно его грудь пронзила острая боль. Боль, какую может ощутить человек, потерявший друга или узнавший, что его отец — лжец. В этом было все дело. В каком-то смысле он, Мэтью, стал смотреть на этого старика не как на дядю, а как на отца — он заменил ему человека, которого он, Мэтью, отверг в Англии, и которого даже успел возненавидеть, потому что он взял себе его, Мэтью, любимую девушку. В его голове вдруг мелькнула мысль, характерная для женщин: мужчины жестоки, безжалостны — все мужчины жестоки и безжалостны. В ту же секунду он увидел своего дядю глазами Тилли и содрогнулся. Этот человек сделал попытку разлучить их. Эта попытка не удалась! Скорее всего, он предпримет другие… А что, если он решит предать огласке еще одну тайну — собственную тайну его, Мэтью? Однако он тут же отбросил эту мысль и выскочил прочь из комнаты. Его голова, только что холодная, теперь пылала, как в огне, от одной только мысли, что сейчас вместо того, чтобы сказать Тилли: «Я верю тебе, он действительно что-то замышляет», ему придется сказать: «Будь осторожна с ним. Если мы собираемся жить с ним, необходимо расположить его в нашу пользу».
