Художник моего тела (ЛП) - Винтерс Пэппер

Я потеряла его.

Он был дорог, а я проиграла войну.

Снова и снова.

Заставляя себя оставаться гордой за свои разношерстные достижения, а не метаться и пытаться улучшить то, что нельзя было улучшить, я сказала:

— Ты видишь, здесь никого нет. Никаких монстров в углах. Никаких похитителей на кухне. — Я посмотрела на дверь позади него. — Тебе не нужно оставаться.

Он ничего не ответил; его челюсть сжалась, когда тот посмотрел на мой потрепанный диван, грязный обеденный стол и кухню, в которой едва помещались холодильник и духовка. По сравнению с его внушительным складом с промышленными стеллажами и бесценным покрасочным оборудованием, моя крошечная двухкомнатная квартира была удручающе унылой.

Проходя по маленькому помещению, он не сказал ни слова, пока пальцами очерчивал столешницу, на которой все еще стояли моя грязная кофейная чашка и пустая бутылка вина.

Я бы смутилась, если бы не была так эмоционально истощена.

Гил прошелся по уродливому ковру, потом заглянул в ванную комнату размером с почтовую марку и спальню рядом с ней. Кремовое и темно-синее цветочное покрывало на кровати, которое у меня было, смялось и нуждалось в заправке, но марлевая ткань, которую я подвесила к потолку, чтобы драпировать по обеим сторонам, придавала ему легкую марокканскую атмосферу.

Вернувшись ко мне, он пробормотал:

— Здесь нигде нет картин.

Я осмотрела свои стены, отмечая их пустоту, бесплодность после огромных граффити в доме Гила.

Я пожала плечами.

— Я не художник.

— Ты была танцовщицей.

Я вздрогнула.

— Была — вот ключевое слово в этом предложении.

Гил изучал меня. Его зеленые глаза были такими пронзительными, как будто он мог видеть реабилитацию и операции, которые я перенесла. Тот факт, что я только что думала о потере чего-то столь дорогого, сделал боль еще более острой.

Его голос звучал почти шепотом.

— Ты скучаешь по этому?

Не разрывая зрительного контакта, я держала спину, покрытую шрамами и татуировками, прямо, когда снимала туфли и шла в свою спальню.

— Ты бы скучал по живописи, если бы не мог этим заниматься?

Я совершила ошибку, посмотрев на него, стоя на пороге своей спальни. Он прислонился к дверной раме, скрестив лодыжки и руки. Его невозмутимая поза не могла скрыть тревогу и быстро проскользнувший ужас.

Я ждала, что он даст какой-нибудь легкомысленный комментарий. Вместо этого Гил устремил взгляд на мой ковер.

— Я бы не выжил. Честно и просто. Это единственное, что помогает мне жить в эти дни.

Мое сердце заколотилось в груди. Я силилась что-то сказать, но в итоге у меня ничего не вышло. Все, чего мне хотелось, это упасть на кровать и закрыть глаза.

— Гил... я...

Он двинулся ко мне. Я отступала назад, пока не оказалась прижатой к стене и к нему. Его взгляд поймал мой с такой силой, что волосы на затылке зашевелились, а инстинкты закричали в боевой готовности.

Гил обхватил руками мои бедра, большие пальцы очертили маленькие круги.

— Как ты выжила, О? — выдохнул он. — Как ты взяла себя в руки после того, что случилось?

Я замерла, мои внутренности таяли от его прикосновения, а сердце разрывалось от его вопроса.

— Что ты имеешь в виду?

Он пожал плечами, как будто и сам не понимал.

— Твои родители, по сути, отреклись от тебя с самого детства. Твои мечты стать танцовщицей были разрушены. Ты, похоже, не поддерживаешь связь с людьми из школы... ты одна. И все же ты не проебала свою жизнь, как я.

— Откуда ты знаешь, что я делаю со своей жизнью?

— Ты такая сильная. Достаточно сильная, чтобы оттолкнуть меня, даже когда я говорю тебе, что ты в опасности. Достаточно сильная, чтобы отдать мне все, что у тебя есть, и все потому, что ты бескорыстна. Достаточно сильная, чтобы простить, хотя именно из-за меня у тебя проблемы. — Его нос коснулся моего. — Мне нужно знать, как ты можешь делать все это, терпеть все, что у тебя есть, и при этом оставаться хорошей... потому что я... я действительно охерительно мучаюсь.

Мое сердце перезапустилось, было дефибриллировано от своей тоскливой усталости, и все потому, что я была глупа, когда дело касалось этого человека. Глупой и бесконечно всепрощающей.

— С чем бы ты ни справлялся... ты не должен делать это один.

— Боже, опять ты за свое. — Его грудь поднималась и опускалась, дыхание стало поверхностным. Глаза потемнели, и крошечное пространство моей спальни завибрировало от эмоций. — Ты все еще хочешь предложить мне спасение после всего, что я сделал

— Это нормально.

— Нет, ненормально. — Он оскалил зубы. — Ты справилась сама.

— Да.

— Так почему, блядь, я не могу? — Его глаза вспыхнули, взгляд упал на мои губы. Его вспыльчивость подогревала похоть, закручивая два мощных химических вещества в моей крови. — Я бесполезен. И подвожу всех, кого люблю. Я... — Гил прижался лбом к моему. — Я подвожу тебя... как и всегда.

Мой желудок сжался, а внутренности скрутились, отвечая на его призыв, втягиваясь в его потребность, несмотря на себя. Как и прежде. Как и всегда.

— Гил...

Я покачала головой, когда он положил одну руку на стену позади меня, прижав к гардеробу, а другой уперся в мое бедро.

— Ты была такой популярной в школе. — Его пальцы сжимали мою плоть так, словно я его собственность. — Пока я не украл тебя у них.

Я не могла исцелить муку, светящуюся в его взгляде, но могла предложить крошечную частичку искупления. Прижав руку к его сердцу, я прошептала:

— Пока я не выбрала тебя вместо них.

Он тяжело сглотнул.

— Почему ты теперь так одинока?

Боже, какой смысл в этих мучительных вопросах?

— Я не одинока. Ты же здесь.

— И все, что я делаю, это усугубляю ситуацию. — Гил ласкал рукой мою талию, грудь и замер над моим сердцем — точно так же, как я касалась его. — Я бы хотел быть другим. Хотел бы, чтобы мы могли быть другими.

— Мы можем быть... если...

— Остановись.

Мне не нравилась слабость, которую он вызывал во мне. Не нравилась бесконечная мука в его взгляде. Что роднило жесткого художника тела, который говорил, что прикасаться ко мне было ошибкой, и этого сломленного человека, неспособного отпустить меня?

Почему ему вдруг стало не все равно? Почему я разозлилась, когда он это сделал?

Сдерживая себя от его прикосновений, я сказала:

— Я думаю, будет лучше, если ты уйдешь. Мы сможем поговорить позже, когда оба будем более спокойны.

Он вздрогнул.

— Было трудно?

Я моргнула, не в силах уследить за сменой тем.

— Что было трудно?

— Зарабатывать деньги. Сохранить это место после несчастного случая?

Ладно, это уже слишком.

Что бы ни происходило между нами, это не была раскаленная химия, которая вчера довела нас до красок и оргазмов. Это не была сырая, уязвимая правда, которая проявилась, когда мы целовались в душе.

Это было другое.

Это был... диалог.

Это было изучение друг друга, открытие секретов, сочувствие прошлым трудностям.

Это был разговор.

А разговор был намного опаснее любого секса или поцелуя.

Поднырнув под его руку, я направилась к своей кровати, неглубоко вдыхая воздух. Он повернулся ко мне лицом, заметив вещмешок, который я обычно использовала для танцевальных тренировок. Схватив его, тот бросил его на кровать.

Я нахмурилась.

— Что ты делаешь?

— Собираю вещи.

— Я же сказала тебе, что останусь здесь.

Нагнувшись, чтобы открыть средний ящик моего комода, он выбрал пару пижамных штанов, толстовку и пушистые носки, а затем перешел к скудному набору офисной одежды в шкафу.

Я побежала за ним, вырывая черную блузку из его хватки.

— Прекрати.

— Три дня. К тому времени я разберусь с этим дерьмом... обещаю. — Он стащил с вешалки юбку.

Я выхватила ее обратно.

— Я не могу позволить себе провести три дня у тебя дома.

— Почему, черт возьми, нет? Я же не собираюсь брать с тебя арендную плату. — Он потянулся за розовой рубашкой с кремовой отделкой.