Анна Берсенева - Этюды Черни
Саша вышла на Малую Бронную и огляделась. Магазин, в который она собиралась зайти, был маленький и, наверное, очень дорогой. Это и не гастроном был, а что-то вроде винного бутика; она только теперь разглядела. Витрина светилась призывно и разноцветно, и Саша побежала на этот свет – ей показалось вдруг, что, как только она окажется внутри магазина, погрузится в переливчатые световые сполохи, ужас исчезнет сам собою.
Она не успела выйти на дорогу, только подошла к обочине. И вдруг ее ослепил другой свет – неестественный, бело-голубой, яркий и яростный, он ударил прямо в глаза. Саша подняла руку, чтобы защититься от него, и тут же ощутила удар. Он пришелся сбоку, по ноге, и был так силен, что она отлетела в сторону и ударилась спиной о стену дома. Раздался визг тормозов, потом грохот…
Машины, которая, сбив ее, грохнулась о фонарный столб, а потом закрутилась посреди дороги, Саша уже не видела. И водителя, вывалившегося из этой машины, не видела тоже. И людей, которые, откуда ни возьмись, бросились к этому водителю.
Боль ослепила ее, охватила все тело, не только ногу, по которой пришелся удар, боль была так сильна, что Саша надеялась потерять сознание…
Но напрасно. Сознание, наоборот, прояснилось до кристальной отчетливости, ничего, смягчающего боль, в нем не осталось.
И ужаса, который минуту назад казался таким огромным, таким всеохватным, в сознании ее не осталось тоже.
Люди сбежались не только к разбитой машине, но и к Саше. Наверное, они появились откуда-нибудь из кафе, ведь, когда Саша вышла из дому, улица была пустынна. Люди бестолково суетились вокруг нее, а она лежала на тротуаре и сдерживала крик – ей почему-то казалось, что кричать не надо, что это стыдно.
– Да не виновата она! – восклицал над нею женский голос. – Не выходила она на дорогу, я же видела! Она на тротуаре стояла!
– А хоть бы и выходила! – Это уже мужской голос. – Что, дорогу перейти нельзя? Урод этот пьяный же в зюзю! Со скоростью двести летел. И ты глянь только, ни царапины ведь у гада!
– Хоть машина в хлам. Хоть что-то ему…
– Эх, хорошая машинка «Ламборджини»! Надежная.
– Держите меня за руку, – сквозь одолевающие волны боли услышала Саша. – Как вас зовут?
– Саша…
Она все-таки всхлипнула, называя свое имя. В голосе мужчины, присевшего рядом с нею на корточки, было что-то такое, что заставляло вспомнить, как пришла она в первый раз в детский сад и услышала: «Такая маленькая, а уже такая красивая! Милая, как же тебя, такую, зовут?»
– Держите меня за руку, Саша, держите, – повторил он. От боли она видела только его силуэт. – Вам легче будет.
Она схватилась за его руку, сжала. Пальцы были теплые, словно не на морозе. И становились все теплее, как будто внутри у него работал нагревательный прибор.
«Может, он экстрасенс?» – подумала Саша.
Ей в самом деле стало легче. Она уже могла связно думать. И когда ее укладывали на носилки, вносили в «Скорую», то она даже озиралась, пытаясь понять, кто из стоящих рядом людей только что держал ее за руку. Но понять этого не успела. Дверцы «Скорой» захлопнулись, и машина понеслась по улице, увозя Сашу с разрывающей ее болью и с ясным, ничем не замутненным сознанием.
Все это вспомнилось сейчас так ярко, что Саша вздрогнула и потерла ладонями виски. Ну их, эти воспоминания! Все это уже пережито и осмыслено. Тот удар вышиб ее из омута, в который она безнадежно погружалась, и, наверное, из этого омута можно было ее вышибить только сильным ударом.
Она подошла к фортепиано, подняла крышку. Притаилось где-то в глубине струн бабушкино роковое колечко. Прикоснешься к клавишам, и оно сразу зазвенит золотыми прекрасными нотами. Все роковое прекрасно, вот что.
«Как только я начинаю формулировать свои мысли, выходит одна только пошлость! – сердито подумала Саша. – Лучше уж без слов. Звуками».
Она села к инструменту, положила руки на клавиатуру. Пальцы сами пробежали по клавишам, и таким неожиданным образом, что Саша улыбнулась. Надо же, до сих пор помнятся этюды Черни! И недовольство, с которым она играла их в детстве, сразу же вспомнилось, и легко она представила, что чувствовал, играя эти нудные этюды, мальчишка, который без раздумий выбирается в окно второго этажа и сбивает замок с двери…
– Она здесь на пианино играет! – услышала Саша. – Нас за людей не считает, а сама преспокойно играет на пианино!
Она вздрогнула от неожиданности, крутнулась на круглой табуретке – и увидела родителей, стоящих на пороге комнаты. Играя Черни, она не услышала, как открылась входная дверь.
– Ой! – воскликнула Саша. – А как вы…
– Мы прилетели самолетом, если ты это хочешь спросить, – сказал папа. – И если у тебя вместе с совестью не отшибло мозги и ты еще способна понимать, какими способами люди перемещаются в пространстве.
Они были в своем репертуаре, ее любимые физики. Саша перевела взгляд с одного возмущенного лица на другое и рассмеялась.
Глава 11
– Пап, а ты не обиделся, когда мне дедушкину фамилию дали? – спросила Саша. – Я давно хотела тебя спросить, да все забывала.
– Не обиделся. Я понимал, почему твой дед этого хотел.
– А почему он этого хотел? – с интересом спросила она.
– Сама, что ли, не понимаешь? – Папа пожал плечами. – У моих родителей, кроме меня, еще три сына. Ватагины – фамилия старая, крестьянская, никогда не прерывалась и теперь не прервалась. Ну и для Александра Станиславовича было важно, чтобы его фамилия с белого света не исчезла. Хотя бы назло тем, кто Иваровских так старательно выкорчевывал.
О том, как уничтожалась дедова семья, Саше было известно. Его родители стали советскими гражданами перед войной, когда Сталин и Гитлер поделили между собой Польшу. Иваровских тогда немедленно выселили в Поволожье как опасный элемент, хотя непонятно было, какую опасность представлял для Советского Союза новый гражданин, по профессии сапожник, его тихая жена и маленький сын.
