Татьяна Маркина - Он пресытил меня горечью, или Так тоже можно жить
Максим поднялся и сел ближе к столу, чтобы рассмотреть, что она написала.
— Подумаешь, перепишешь. Дурное дело — нехитро.
Таня дурашливо замахнулась линейкой, зажатой в руке, и хотела ударить его по голове, но Максим одной рукой прикрыл голову, а другой ловко поймал ее за руку. Вырвав у нее линейку, он бросил ее на стол. Тогда она схватила линейку левой рукой и замахнулась снова, он опять перехватил ее. Они затеяли шутливую потасовку. Позволив Татьяне нанести ему несколько звонких шлепков по голове и предплечьям, Максим все-таки воспользовался своим превосходством в силе, и предупредив:
— Ну, метелка, держись, — притянул ее к себе так, что она упала ему на колени.
Она попыталась встать, но он удержал ее, обхватив ее за талию. Снова завязалась борьба, они возились и пыхтели, пока не выдохлись. Таня сползла с его колен на диван, взяв в руки книжку, чтобы не сесть на нее. Максим ткнул в книгу пальцем:
— Ты теперь подрабатываешь уроками пения? Расскажи-ка поподробней, как ты дошла до жизни такой?
— Это к смотру «Песни и строя» на двадцать третье февраля.
— Их все еще проводят? Я помню, в классе седьмом даже был командиром отряда.
— Ты — командиром отряда? С тех пор ты здорово опустился.
— Скорей уж приподнялся. Как в наше время можно проводить такие праздники? Ты что, «Архипелаг ГУЛАГ» не читала?
— Читала, конечно.
— И как можешь после этого заставлять детей разучивать революционные песни. Революция — это зло, море крови, последующая диктатура и партийный тоталитаризм. Да еще двадцать третье февраля — годовщина какой-то победы Красной Армии, этого сборища быдла и предателей, уничтожившего цвет нации. И, вообще, была ли там победа, если затем в марте был подписан позорный Брестский мир. Этот праздник давно пора отменить.
— Я не совсем уверена, но, по-моему, это дата образования регулярной Красной Армии.
— Это не меняет сути, что в результате принесла народу революция, диктатура пролетариата на плечах этой самой армии! — запальчиво произнес Максим и передразнил ее, — не уверена, по-моему. Ты же учительница, должна знать!
— Слава богу, я учу математике, а вот учителям истории сейчас не позавидуешь. А в математике дважды два всегда четыре, независимо от политической обстановки в стране.
— Ага, за формулами хочешь спрятаться!
— Не спрятаться, а прежде постараться понять, почему все это произошло. Максим, нельзя так сгоряча все отметать. Это же наша история.
— Которой вертели в угоду партии.
Таня была очень удивлена не только словами Максима, но и его горячностью.
— Вот уж не ожидала от тебя таких речей. У тебя же отец — председатель горисполкома.
— Да при чем тут мой отец! Я же не он. Со временем он все поймет, может уже понимает. Из партии надо валить, — и тут же осадил Татьяну, — ты, женщина, лучше меня не сбивай. Короче, ваш класс должен отказаться от участия в этом смотре.
— Шутишь?
— Я совершенно серьезно. Скажете — из принципиальных политических соображений.
— Может, ты теперь за меня тетради проверять будешь? План уроков писать?
— Нет. Математику я тебе вполне доверяю, а как классный руководитель ты еще слабовата. Расскажи детям о революции, Красной армии. И объявите бойкот этому конкурсу.
— Даже, если бы у меня была такая же активная позиция, я бы так не поступила. Это же дети, Максим. Они еще маленькие. Пятый класс.
— Но должны ведь они учиться отличать правду от лжи. А этот смотр — насквозь пропитанная лживой партийной пропагандой показуха.
— В данном возрасте для них это — прежде всего соревнование, конкурс, игра. И поражение для них будет такой трагедией, которая не сравнится ни с каким рассказом о тысячах жертв революции. Им и так трудно в этом взрослом мире. И я не буду втягивать их в политические игры, создавать им новые проблемы.
— Им трудно? Да брось ты. Их поят, кормят, одевают, а они только и знают, что носиться по дворам и играть. Пусть немного подумают головой, нечего в песочнице отсиживаться.
— Это тебе детские проблемы кажутся пустяками. А для них это самое важное в жизни. Неужели ребенок думает, вот через десять лет я буду вспоминать, и смеяться, какой был глупый, что переживал из-за ссоры с лучшим другом, драки с лютым врагом и своего поражения. Разве они понимают, что в будущем даже не вспомнят об этой двойке, или как их обидел взрослый, и поэтому не стоит переживать из-за этого сейчас. Они живут, проживают каждый момент своей жизни, взрослеют, учатся, а не просто ждут, когда станут взрослыми, — она говорила горячо, но сбивчиво, чувствуя, что Максим не понимает ее. — И не думай, что обиды забываются, как только просохли слезы. Детские горести от несправедливости могут обернуться душевной травмой на многие годы. Это их жизнь, другой у них нет. Не пустить ребенка гулять с друзьями — то же самое, если бы всех моих коллег пригласили на банкет в прошлом году, а меня обошли. Хотя может это было бы к лучшему, — она улыбнулась.
— Ну, ты, мамуля, даешь. Твоя проникновенная речь до глубины души растрогала меня, я чуть не всплакнул, вспоминая сценки из своего детства. Как я бесился, когда не получалось задуманное. И сколько раз дрался, чтобы добиться своего.
— Ты же говорил, что тебе с детства все давалось легко.
— Да, учеба, разные уменья и навыки, легко — с первого раза. А управлять людьми — это совсем другое.
— Манипулировать людьми, — поправила Таня.
— Пусть так, если тебе нравится. А что тебя мучило в детстве? Что так завело тебя сегодня?
Таня задумалась и вспомнила:
— Во-первых, развод родителей, об этом вспоминать не хочу. Во-вторых, лучшая подруга обвинила меня в предательстве. Я и сейчас, когда вспомню, мысленно доказываю ей, что она не права. А еще в пятом классе получила двойку по английскому и так плакала. Вот об этом сейчас и, правда, смешно вспоминать.
Она говорила, а Максим обнял одной рукой ее за плечи.
— У тебя были трудности с английским? Do you speak English? — сочувственно улыбнулся Максим.
— I am sorry. I don't understand you. Просто меня спрашивали на предыдущем уроке, и я не стала учить новые слова, думала, что уже не спросят.
Максим гладил ее по волосам. Когда она замолчала, он поцеловал ее в губы. Его рука заскользила по шее, плечам, спине. Он оторвал свои губы от ее рта:
— Ну что ты опять так напряглась? — огорчился он.
Таня пожала плечами. Он зашептал ей в ухо, щекоча горячим дыханием:
— Be mine. Успокойся, расслабься, все будет хорошо, я тебе обещаю, — он продолжал гладить ее тело сначала через кофту, и постепенно расстегнув все пуговицы, стал ласкать голое тело.
