К. А. Такер - Одна крошечная ложь (ЛП)
— На чердаке у меня стоит куча коробок со старыми фотографиями с колледжа. Я много лет собирался в них разобраться.
У меня нет слов.
— Подумал, что у меня там должна быть старая фотография твоих родителей, но уверен не был. Потребовалась целая неделя, чтобы все просмотреть.
— Это Вы сделали? — Я поднимаю глаза на отца Рейган. — В смысле… — Слезы к глазам даже не подкатывали. Они просто сразу полились. — Спасибо. У меня нет ни одной фотографии времен их учебы в колледже.
Он открывает рот. Я вижу, что мгновение он колеблется.
— Я в курсе, Ливи.
Я лишь мгновение хмурюсь, а потом все встает на свои места.
Об этом знал лишь один-единственный человек.
Ему рассказал Эштон.
— И в коробках не я разбирался. — Его голос спокоен, а бровь многозначительно выгнута.
Я прерывисто вздыхаю.
— Эштон?
Через мгновение Роберт кивает.
— Он тут же узнал их. Невозможно не заметить ваше с матерью сходство. — Я снова смотрю на снимок. Там могла сидеть я.
«Это сделал Эштон? Эштон неделю копался в чьих-то пыльных фотографиях, разыскивая эту, и не знал даже точно, существует ли она вообще. Ради меня?»
— Даже за три года я мало что узнал об этом парне. Он не любитель болтать. Но что-то подсказывает мне: с ним не все так, как кажется. — Его губы сжимаются в тонкую линию. — Что я точно знаю, так это то, что вижу. Что он сильно беспокоится о своей команде, подталкивает их, чтобы работали изо всех сил, и что угодно для них сделает. Им всем это известно, и за это его уважают. Он — прирожденный лидер, когда находится на воде. Поэтому Эштон — капитан. Думаю, что однажды он мог бы стать отличным тренером. Если бы хотел этого. — Его взгляд становится задумчивым. — Такое ощущение, словно он…отпускает все то, что удерживает его на земле. В любом случае, — говорит Роберт и снова смотрит на меня, — он просил не говорить тебе об этом. Сказал придумать какую-нибудь смехотворную историю о том, что я на нее наткнулся. — Он задумчиво улыбается. — Но я подумал, было бы важно, чтобы ты знала.
Руками я небрежно стираю слезы, струящиеся по щекам, пока одна не упала и не испортила фотографию.
— Спасибо, — шепчу я.
Роберт подмигивает.
— А теперь, прошу меня извинить, но мне надо найти свою неуправляемую дочурку и пофотографироваться. — Он неторопливо уходит прочь, и толпа расступается для него.
Река, толпа — все вокруг меня исчезает, пока я рассматриваю снимок формата десять на пятнадцать, провожу пальцами по его краям, притрагиваюсь к изображениям людей на нем. Я настолько потерялась в фотографии, что едва замечаю обхватившую меня за талию руку Коннора.
— Ты в порядке? — Мне приходится оторвать взгляд от их лиц и увидеть, что постоянная улыбка Коннора несколько колеблется. — Выглядишь немного бледной.
— Да, просто… — Я глубоко вздыхаю, пытаясь разобраться в интенсивности эмоций, затопивших сердце. «Просто что?»
— Твои родители? — Он наклоняется, чтобы взглянуть на фотографию в моих руках. — Ух ты, посмотри-ка на твою маму! Откуда у тебя этот снимок?
Я откашливаюсь.
— От отца Рейган.
— Ничего себе, любезно с его стороны.
— Да, любезно, — повторяю я.
«Нет, не любезно, Коннор. Удивительно, невероятно, поразительно. Вот так, Коннор. Потрясающе. Я. Потрясена. Все, что я знала или думала, что знала, снесено».
Провел бы Коннор целую неделю, разбирая коробки? Отодвинув в сторону учебу, рискнув своими оценками, и все ради меня? Те слова Эштона о том, что он задерживает работу…о том, что он чем-то занят по вечерам. Вот, чем он занимался.
Сейчас мне хочется лишь подбежать к Эштону, прикоснуться к нему, быть поблизости от него, поблагодарить его. Дать ему знать, как много он для меня значит.
— Пойдем. — Коннор берет меня за руку, быстро выбросив из головы весь разговор. Словно это просто банальность. — Познакомишься с моими родителями.
Теперь я не просто страшусь встречи с родителями Коннора. Это стало последней в этом мире вещью, которую мне хотелось бы делать. Но мне некуда деваться. Запихнув подальше внезапное желание вырвать, я позволяю ему провести себя сквозь толпу, нацепив на лицо свою лучшую фальшивую улыбку и молясь, чтобы любые смешки могли быть списаны на нервы перед знакомством с ними.
Он останавливается перед пожилой парой.
— Мам, пап, это Ливи. — Он нежно опускает руку мне на поясницу.
— Здравствуй, Ливи. Я — Джослин, — говорит мама Коннора с широкой улыбкой.
Я замечаю, что у Коннора ее глаза и цвет волос. Акцента у женщины нет, но я помню его слова о том, что она — американка. Она быстро проходится по мне оценивающим взглядом, протягивая руку. Это оценивание безобидно и совершенно не неприятно, и все же я борюсь с желанием отскочить.
Рядом с ней стоит отец Коннора.
— Здравствуй, Ливи. — Голос у него такой же, как у Коннора и моего отца, только акцент сильнее. Не будь я готова убежать отсюда, словно меня подожгли, я бы, скорее всего, уже растаяла. — Я — Коннор-старший. Мы так рады познакомиться с девушкой, которая, наконец, завладела сердцем нашего сына.
«Завладела сердцем нашего сына? Куда подевалось «неторопливо и без сложностей»? Я кошусь на Коннора и вижу, что он залился краской.
— Извиняюсь, что заставил краснеть, — говорит отец Коннора, тяжело опустив руку на плечо своего сына. — Но это правда.
Большой палец Коннора игриво скользит по моей спине, пока во мне волной поднимается чувство тревоги, пробираясь в грудь, подавляя возможность дышать. Это плохо, плохо, плохо. И ощущается все совершенно неправильно.
Я натягиваю на лицо свою лучшую улыбку.
— Ваш сын — хороший человек. Вы должны им гордиться.
— Ох. Я и описать не могу, как мы им гордимся, — расцветает Джослин, посматривая в его направлении. — Его ждет светлое будущее. А сейчас оно стало еще светлее, когда в нем появилась ты.
«Они с ума сошли? Я его знаю всего лишь два месяца!»
Я опускаю взгляд на идеальный кардиган и жемчужное ожерелье, виднеющиеся из-под идеального бушлата Джослин, и перед глазами мелькают ухоженные газоны и болонки — все те элементы, которые мое подсознание ассоциировало с представлением об идеальной жизни, которую я могла бы разделить с главной звездой, сейчас стоящей рядом со мной. Единственной звездой, как я была убеждена до этого момента. Которая не скрывает шрамы под татуировками, не носит символ своего мрачного детства на запястье, не погребена под тайнами, в том числе и относительно того, как и когда умерла его собственная мама. Которая не станет тратить неделю на поиски, возможно, вовсе не существующего листа бумаги, потому что ему хотелось, чтобы снимок был у меня, а не ради того, чтобы я знала, что он провел неделю за его поисками.
