За решеткой (ЛП) - Джеймс Никки

Он провел ладонью по голове и оттолкнул стул от стола, принимаясь расхаживать по кабинету.

— Что за абсолютно идиотский и тупой поступок. Что с тобой не так? Ты можешь хоть что-то сказать в свое оправдание?

— Нет, сэр.

— Ничего?

— Нет. Я не подчинился вашему приказу. Поступая так, я понимал, что вы не будете довольны.

— Да, черт подери, я недоволен. Ты чем думал, черт возьми?

— Я думал, что мужчине, который мне очень дорог, назначили дату казни, и поскольку я не являюсь членом семьи, я больше никогда его не увижу. Так что я сделал все возможное, чтобы попрощаться.

— То есть, ты не сожалеешь о своих действиях? Это ты хочешь сказать?

— Нет, сэр. Не сожалею.

Рей перестал расхаживать туда-сюда, наклонился над столом, опираясь на широко расставленные руки, и опустил лицо, чтобы пригвоздить меня гневным взглядом.

— Ты с ума сошел, Миллер? Ты думаешь, этот заключенный стоит того, чтобы потерять из-за него работу?

Я не мог посмотреть ему в глаза. Я смотрел в пространство между нами и скрежетал зубами.

— Вы любите свою жену, сэр?

Он помрачнел еще сильнее.

— Конечно, люблю. Какое это имеет отношение к происходящему, черт подери?

— Если бы вы были на моем месте, а она — на месте Бишопа, разве вы бы не нарушили все правила и не сделали все возможное, чтобы хотя бы попрощаться?

Когда он не ответил, я попытался прогнать бурю в своей голове и встретился с его гневным взглядом, выжидая.

Рей прищурился.

— Хочешь сказать, ты влюблен в этого мужчину?

Я подумал, переводя взгляд на свои руки и нервно возясь.

— Я не знаю, что я чувствую. Любовь — сложная штука, и честно говоря, у нас не было времени нормально изучить эти чувства. Я знаю, что он важен для меня. Я знаю, что у меня в груди все сжимается, когда я рядом с ним. Я знаю, что мысль об его смерти переполняет меня паникой и вызывает такое ощущение, будто меня сейчас стошнит. Я не знаю, люблю ли его, но я знаю, что мог бы полюбить его, будь у нас время. Но у нас не будет этого времени. Так что да, я нарушил кое-какие правила и пошел против ваших приказов. Я бы сделал это снова.

Рей тяжело вздохнул и бухнулся на стул. Он потер лицо обеими руками, после чего запрокинул голову к потолку.

— Ну и что, черт возьми, мне с этим делать?

— Делайте то, что посчитаете правильным, сэр. Я был готов к этому и приму последствия, какими бы они ни были.

Рей схватил папку со стола и открыл ее. Он пролистал страницы, пока не нашел то, что искал. Он поизучал что-то, затем бросил папку обратно и подался вперед.

— Ты отстранен до 19 января без сохранения зарплаты.

До даты казни Бишопа.

— Я не могу выпускать тебя на этаж, когда не доверяю тебе. Ты хороший надзиратель. Строгий и справедливый. Но твои суждения искажены из-за этого мужчины. Я не хочу тебя увольнять, но обещаю, что сделаю это без колебаний, если после твоего возвращения такое поведение продолжится.

— Я понимаю. Спасибо, сэр.

— Катись уже отсюда.

Я спешно убрался из его офиса и вернулся в комнату для персонала. Я забрал вещи из своего шкафчика, затолкав все запасное в рюкзак. Покинув здание, я написал Хавьеру сообщение, уведомив о результатах встречи с Реем.

На парковке я долго сидел в джипе, глядя на бетонные стены и высокие заборы с колючей проволокой, окружавшие тюрьму Полански. Он там. Одинокий. Напуганный.

Я чувствовал себя таким беспомощным. Никакое количество надоедания не подстегнет Синтию быстрее работать над апелляцией. Никакое количество надежды и загаданных желаний не прогонит этот кошмар.

Я подавил очередную волну паники и вытащил телефон. Затем набрал номер единственного человека, который поддерживал и любил меня несмотря ни на что.

— Привет, мам?

— Милый, что такое? Ты как будто сам не свой.

— Так и есть, мам. Мне страшно...

А потом я рассказал ей все.

Глава 21

В недели после Рождества время еле тащилось и в то же время стремительно неслось. Отстранение от работы дало мне слишком много свободного времени, и не мог же я все свое время занять пробежками и нервным расхаживанием по дому в ожидании новостей от Синтии.

Я воспользовался предложением Рея, озвученным ранее, пошел к местному психологу и чуть ли не словесным поносом выложил всю ситуацию на последнем визите. Она выделила мне два сеанса в неделю, пока я боролся с нарастающей тревожностью из-за казни Бишопа.

В то же время дни пролетали мимо, и время утекало быстрее, чем я осознавал. Слишком быстро. Я волновался, что мы не успеем подать апелляцию вовремя. Я волновался, что ее отклонят. Я волновался, что наступит девятнадцатое января, и мой мир будет разрушен.

Мы с Джаленом несколько раз говорили по телефону. У меня не было новостей, но наше обоюдное беспокойство о Бишопе позволило нам образовать дружескую связь. Я никогда не признавался, что мы с его братом не просто друзья, но Джален знал. Он также часто говорил о Дрейке, и думаю, он подозревал, что я тоже знаю его секрет, как бы тщательно он его ни скрывал.

Однако он был далек от готовности признаться в этом.

Он все равно отказывался навестить брата.

— Это признание поражения, — сказал он мне по телефону. — Если я поеду, то как будто объявлю его смерть неизбежной.

Мы спорили. Он стоял на своем.

Я ничего не мог поделать.

Четырнадцатого января, чуть позднее восьми утра, звонок телефона выдрал меня из кошмарных снов. Я проснулся, запутавшись в одеяле, дезориентированный и неспособный понять звук, который заполнил ранее тихую комнату.

Определив его источник, я поспешил ответить. Мгновенная паника едва не задушила меня, когда я увидел, что это звонят из адвокатской компании.

— Алло, — прокаркал я хриплым со сна голосом.

— Энсон Миллер?

— Он самый.

— Синтия Беллоуз, — мой позвоночник резко выпрямился, и я сел. — Я хотела сообщить, что я подала апелляцию. Они понимают срочность дела, поэтому оно будет поставлено вверх очереди и по возможности рассмотрено наперед остальных.

— И что вы думаете об этом?

Последовала пауза, и мои внутренности превратились в жидкость.

— Я сделала все, что могла. Я изложила весомые аргументы и сделала опору на фактор срочности, чтобы заручиться сочувствием. Я полагаюсь на свою репутацию и надеюсь, что это приведет нас к следующей фазе.

— Хорошо. Как скоро мы узнаем результат?

— Через два или три дня. Они мне позвонят, когда будут готовы выслушать апелляцию... если захотят ее выслушать, конечно. Сторона обвинения будет не в восторге от таких сроков. Они попытаются пресечь нас на основании того, что у них не было времени подготовиться.

Все выходило впритык. Три дня — это уже семнадцатое. Они будут готовить его к переводу в Хантсвилль, на место казни.

— А если они выслушают апелляцию, сколько времени уйдет на принятие решения?

— В данном случае мы попробуем уложиться в одну сессию и позволить судье решать. Максимум две сессии, при условии, что обвинение не попытается нам помешать.

— Ладно.

— Когда я узнаю, вы тоже узнаете, мистер Миллер.

— Спасибо вам. За все. Я понимаю, вы не обязаны это делать, но вы даже не представляете себе, как я это ценю.

— Поблагодарите меня, когда я выиграю апелляцию. Я буду на связи, — она повесила трубку, не прощаясь.

Синтия была той женщиной, которая ненавидит проигрывать, и это заметно. Взяться за дело без гарантированного результата ей было явно непросто. Она пребывала на взводе, как и я сам.

Я плюхнулся обратно на кровать и посмотрел в потолок. Мне надо позвонить Джалену и дать ему знать, но сначала мне было нужно, чтобы Хавьер передал сообщение Бишопу.

Я позвонил по его номеру.

— Я тебя ненавижу, — пробурчал приглушенный голос.

— Я тебя разбудил?

— Да.

— Апелляция подана. Они ускорили процесс, чтобы мы смогли получить ответы.