За решеткой (ЛП) - Джеймс Никки

Вот только я не знал, будет ли все хорошо. Противное сосущее ощущение в нутре говорило мне, что я потеряю Бишопа. Все, что было между нами, — это все, что мы когда-либо получим в этой жизни.

Глава 20

Хавьеру удалось заполучить две недели смен в блоке смертников. Одна неделя — полночные смены, включая Рождество, а на следующей неделе — послеобеденные смены. После минимум дюжины предупреждений и просьб передумать, он отдал мне три ночные смены в пятницу, субботу и воскресенье. Канун Рождества и Рождество выпадали на эти ночи, и это моя лучшая надежда обмануть Рея. Он взял больше выходных на праздники, чтобы побыть с семьей, так что когда он поймет, что я сделал, я уже проведу какое-то время с Бишопом.

Это будут мои единственные дни. Я не питал иллюзий. Эта выходка приведет к моему увольнению. Отстранению, если повезет, и Рей будет в благосклонном настроении.

Узел в моем животе не отпускал уже несколько дней, и направляясь на первую из тех ночных смен, я представлял собой потный и дрожащий комок нервов.

Новичок Деррик оказался одним из трех других охранников, работавших со мной. Двое других были из других юнитов, и я их не знал. Их звали Питер и Малкомб. Они взяли себе один ряд, а мы с Дерриком направились в другой.

— Хавьер хотел провести время со своей девушкой? Поэтому ты здесь? — спросил Деррик.

— Ага, — соврал я, сканируя камеры и не зная, какая из них содержала в себе Бишопа. Я знал лишь то, что он на этом уровне.

— Ладно, нет. Я соврал, — поскольку моя жизнь уже повернулась вверх тормашками и наизнанку, я отвел Деррика в сторонку и пригвоздил его суровым взглядом. — Слушай. Мне нужно кое-что тебе сказать, а тебе нужно согласиться с этим.

— Что такое, приятель?

Я прочистил горло и оглянулся по сторонам, убеждаясь, что поблизости нет других парней.

— Ты молод. Пожалуйста, скажи мне, что тебя воспитывали родители с либеральными взглядами.

Деррик нахмурился.

— Конечно. Они нормальные. А что?

— Я здесь не просто так, и меня тут быть не должно. Рей запретил мне работать с одним конкретным заключенным. Мне нужно, чтобы в следующие три ночи ты закрывал глаза. Ты можешь это сделать?

Деррик выпучил глаза.

— Чувак, ты же не собираешься организовать чей-то побег, нет?

Я отвесил ему подзатыльник.

— Иисусе, нет! Ты слишком много смотришь телик. Ты думаешь, такое вообще возможно?

— Нет. Только не с такой охраной. Тогда что? На что я закрываю глаза? Зачем тебе запретили? С кем тебе нельзя работать?

— Заключенный Бишоп Ндиайе. Ты знаешь, о ком я говорил?

— Здоровяк? Страшный такой мудак? Почти ничего не говорит, но смотрит на тебя безумными глазами? Да, я его знаю. Слышал, ты его навещал несколько раз. В чем дело? Ты знал его, когда он был на свободе?

— Нет, но мы друзья, — я поколебался. — Больше, чем друзья. Улавливаешь?

Деррик нахмурился, затем его брови взлетели на лоб.

— Чувак, ты гей? — прошипел он.

— Да, но лучше никому не знать об этом, потому что это опасно для меня, — я задрал форменную рубашку, показывая шрам. — Видишь это? В Мичигане, на прежнем месте моей работы, заключенные узнали. Они напали, выбили из меня все дерьмо и пырнули ножом. Меня могли убить. Они явно пытались это сделать.

— Твою ж мать.

— Так что ты никому не скажешь, понял?

Он закивал с сумасшедшей скоростью.

— Да, приятель. Я понимаю. Я не скажу. И к твоему сведению, я ничего не имею против геев. Никаких предубеждений.

— Хорошо. Спасибо.

Я не был идиотом. Деррик был сплетником, а это сочная сплетня. Он разболтает это в первую же минуту, когда представится возможность. Но я посчитал это неважным, потому что у меня оставалось три дня до тех пор, как Рей выпнет мою задницу за неповиновение приказам. Мне все равно будет закрыта дорога сюда.

— А теперь слушай. Бишоп здесь, в этом ряду. Они казнят его, и эти дни — все, что у меня есть. Тебе надо дать мне поблажку и повернуться спиной. Я не дурак и не буду открывать его камеру или типа того, но мне нужно поговорить с ним. Провести какое-то время у его камеры. Ты можешь закрыть на это глаза на три дня?

Взгляд Деррика скользнул по ряду.

— Этот большой мудак — гей?

— Деррик, сосредоточься. Ты можешь помочь приятелю?

Он хлопнул меня по плечу и слегка тряхнул.

— Все понял. Не волнуйся, друг мой. Делай, что должен, а я прикрою тебе спину.

— Спасибо. Ты хороший парень.

— Так как это работает? Он за решетками, ты снаружи. Я же не увижу, как ты переходишь к делу прямо у окошка и достаешь из штанов своего дружка, нет?

— Деррик...

— Прости. Это странно.

— Мы поговорим. Ничего больше, — сейчас не время доставать что-либо из штанов. Мне приходилось беспокоиться о вещах поважнее.

Разобравшись с первым делом, я прошелся по ряду камер, заглядывая в камеры, чтобы определить, кто внутри. Ордера на казнь всегда выписывались пачками. В этом блоке могло вообще не быть заключенных, а потом мы за ночь получали двадцать ордеров и заполняли все камеры.

Мое нутро бунтовало, когда я проходил мимо мужчин, доживавших последние дни своих жизней. Что бы они ни сделали, это время было для них страшным. Одиночество в камере. Нет никаких занятий, кроме как думать об утекающем времени и о том, за что тебя сюда посадили.

Я нашел Бишопа через две камеры от конца ряда. Как только мой взгляд упал на него, в животе все сжалось, а на глаза выступили слезы. Я не хотел, чтобы он видел меня таким, так что помедлил минутку, чтобы собраться, и только потом подошел к окну. Тень, отброшенная моим телом в его камеру, заставила его поднять голову. Он сидел на краю постели, погрузившись в мысли.

Наши глаза встретились, и от эмоций, хлынувших из него на поверхность, у меня едва не подкосились колени. Он встал, и от меня не укрылась дрожь, сотрясшая его крупное тело, когда он подошел к окну.

Без слов он прислонился лбом к стеклу и закрыл глаза. Я сделал то же самое. Мы стояли, соединенные сквозь толстую панель укрепленного стекла.

— Ты не должен здесь находиться, — прошептал он мгновение спустя.

— Я не мог оставаться в стороне. Мне нужно было тебя увидеть.

— Тебя уволят.

— Мне все равно.

— Так не должно быть. Через месяц, когда меня не станет, ты об этом пожалеешь.

— Я никогда не пожалею об этом, — прошипел я, хлопнув ладонью по двери. — И я буду бороться до твоего последнего вздоха.

— Нет больше никакой борьбы, босс. Все кончено.

— Нет. Адвокат получила деньги. Она спешно готовит апелляцию. Это случится. Я должен в это верить. Ты не умрешь здесь, — в моем горле встал ком. — Я этого не допущу.

Бишоп открыл глаза и посмотрел на меня с такой тоской, с такой душевной болью.

— Тебе пора отпустить эту затею. Пора посмотреть правде в глаза, — он прижал ладонь к окну. — Ты сражался за меня так, как не сражался никто другой. Ты верил в меня тогда, когда я считал, что ни одна живая душа меня не слышит. Я не могу как следует поблагодарить тебя за то, что ты дал мне, но пора принять правду, Энсон. Все кончено.

Я накрыл его ладонь своей через стекло и затерялся в его темных глазах.

— Я не хочу спорить. Знай, что на твоей стороне есть люди, которые борются за тебя. Люди, которым не все равно, и которые знают, что ты не должен находиться здесь. У меня есть три дня в этом блоке. После этого я не вернусь, но ты даже на секунду не думай, что я перестал бороться.

Он будто пытался ухватить стекло, его пальцы искали контакта, который мы не могли получить.

— Спасибо тебе, — прошептал он.

Мы долгое время оставались так. У меня были обязанности, на которые я не мог забить, но отойти от его окна было так сложно.

— Мне страшно, — слова Бишопа прозвучали едва слышно. Лишь шепот, который того и гляди развеется в воздухе. — Я пятнадцать лет готовился к этому, но мне страшно, Энсон. Мне так страшно.