Американский принц (ЛП) - Симон Сиерра

— Ты никогда не принимал ГОМК или сиалис.

— Верно. Она подделала и заполнила все рецепты. Я проверил кабинет врача в Белом доме и нашел в карточке записи о посещениях, во время которых мне были назначены эти препараты.

Эш хмурится.

— Доктор Ниниан так бы не поступил.

Я пожимаю плечами.

— Я собираюсь все выяснить. Но даже если она это сделала, это ничего не меняет. Абилин беременна. — Следующие слова мне даются с трудом. — Возможно, моим ребенком.

— Ты прав, — говорит Эш, и пыл наконец-то покидает его голос. Теперь он выглядит грустным. — Это ничего не меняет.

Я думаю о Грир в ее кабинете в Джорджтауне, она буквально пылала праведным гневом, а ее светлые волосы были влажными и взъерошенными, когда я ласкал ее киску в нагретой солнцем комнате. Я думаю о первой брачной ночи, о том, что мы говорили и чем делились.

— Я скучаю по тебе. Я скучаю по Грир. Я скучаю по нам.

— Я тоже, Маленький принц.

— Все разрушено? Я все испортил?

Он не отвечает. Вместо этого Эш смотрит на меня, а затем поднимает меня на ноги и тащит в ванную рядом с кабинетом, где яростно прижимает к стене. Его губы на моих, теплые и твердые, и это ощущение невыносимо приятное. Это электрические заряды и мягкость, это гладкая кожа и щетина, это четырнадцать лет жизни двух мужчин, слишком гордых, чтобы прогибаться, слишком влюбленных в то, что их ломает.

Я не могу остановить себя, этот голод, это страстное желание, это тело, изголодавшееся по сексу и любви. Я прижимаюсь к нему, пальцы развязывают его галстук и нетерпеливо дергают за пиджак. Эш со стоном прижимается ко мне, его твердая эрекция упирается в мое бедро, и он наклоняет голову, предоставляя доступ к своей шее, чтобы я мог поцеловать и пососать ее. Его сильные и требовательные руки обхватывают мои узкие бедра, бицепсы, обхватывают мое лицо, чтобы поцеловать с той требовательной яростью, которую он так любит.

Я хочу, чтобы мной владели. Хочу, чтобы меня уничтожили. Чтобы он передал мне свое спокойствие. Я хочу, чтобы не было ничего, кроме его дыхания и моего, его пульса и моего.

— Сделай это, — умоляю я, прижавшись губами к его губам. — Просто сделай это…

Но Эш не делает. С прерывистым вздохом и болезненным нежеланием, читающимся в каждом изгибе его тела, он отступает назад, упираясь руками в мою грудь, чтобы увеличить расстояние между нами. Мой желудок ухает вниз, грудь сжимается.

— Я все испортил, — говорю скорее себе, чем ему.

Каким-то образом я умудрился испортить лучшее, что было в моей жизни, всего через несколько дней после того, как получил это. И я должен был понимать, должен был знать, потому что… разве не это у меня получается лучше всего? Все просирать? Кидать людей?

— Я хочу, — говорит Эш, зрачки его по-прежнему расширены, пульс все еще бьется под расстегнутым воротничком рубашки. — Боже, я хочу. Но это причинит ей боль.

У меня на языке так и вертится ужасное, коварно логичное объяснение, оно едва не слетает с губ. Ей не обязательно знать. Мы не обязаны ей говорить.

Я ненавижу себя за то, что даже подумал об этом, потому что это так унижает Эша, так унижает Грир. Это так недостойно нас троих и того, что мы обещали друг другу в ту ночь — прозрачности чувств, любви, усердно работать над отношениями и честности. Тайный секс с ее мужем после того, как я разбил ей сердце… Господи. Могу ли я опуститься еще ниже?

Делаю глубокий вдох.

— Я не хочу причинять Грир еще большую боль, чем уже причинил.

Голос Эша звучит хрипло, когда он отвечает:

— Знаю.

Я провожу рукой по волосам, поправляю пиджак, галстук и свой стояк. Эш делает то же самое, и наступает момент, когда горечь и боль исчезают, когда мы совершаем многолетний ритуал. Сколько раз мы выходили из-за угла растрепанные и улыбающиеся, с румянцем на щеках? Сколько раз в этой самой ванной я с трудом натягивал брюки? Искал малейшую каплю спермы, которую мог пропустить, только для того, чтобы позже обнаружить ее на своем галстуке в разгар встречи с директором Национального экономического совета?

Все еще больно, между нами все еще Грир, Абилин и Мелвас, но я ловлю взгляд Эша и улыбаюсь.

— Прямо как в старые добрые времена, да?

Он улыбается в ответ, и на его левой щеке появляется ямочка.

— Удивительно, что мы хоть что-то сделали впервые за несколько месяцев.

— Удивительно, что нас не поймали. По крайней мере, в большинстве случаев.

Он прикасается к моему плечу. Я смотрю на его руку и вспоминаю, что когда-то давно отдал бы все, чтобы эта рука коснулась меня. Я все еще хочу этого.

— У меня есть план относительно Мелваса, Эмбри. Я пытаюсь разобраться, но пока это не получится, мне нужно, чтобы ты доверял мне. Ты сможешь?

В слабом свете, просачивающемся из-под двери, я изучаю его лицо. С резкими чертами, выразительными бровями, полными губами. Лицо короля. Могу ли я доверять своему королю? Вздыхаю.

— Я попробую.

Он кивает. На данный момент этого достаточно.

Мы выходим из ванной в пустой офис по одному. Эта привычка появилась после неловкого момента, когда Кей увидела, как мы вместе выходим из ванной, пахнущие смазкой и потом.

Эш возвращается за свой стол, и я ухожу, не попрощавшись. Сегодня я увижусь с ним чуть позже, и послезавтра, и после-послезавтра. Такое количество встреч не требуют прощания.

Такое количество встреч ничего не стоят, когда я лишен любви, которой хочу. Только добравшись до своего кабинета, я понимаю, что Эш так и не ответил на мой вопрос: «Все разрушено? Я все испортил?» И он не ответил, потому что мы оба уже знали ответ. Он отзывается резким, болезненным гулом глубоко в моей душе, проникая в каждую клеточку.

Да. Я действительно все испортил.

* * *

Грир не смотрит на меня, хотя нас разделяет лишь узкий церковный проход. Вместо этого она не сводит глаз со священника, идущего впереди, подпевая и читая вместе с ним молитву, преклоняя колени и вставая, когда это нужно, и выглядя как горячая штучка Грейс Келли в черном платье до колен с облегающим лифом. Ее волосы собраны в пучок, открывая длинную, изящную шею, и, несмотря на собранность, она выглядит очень юной, намного моложе Эша, который сидит рядом с ней.

Сегодня она так же спокойна и бледна, как была разгорячена и разъярена в своем кабинете, когда я рассказал ей об Абилин, и это причиняет мне боль по причинам, которые я не могу объяснить. Видеть ее такой сдержанной и спокойной на похоронах своего дедушки — так в духе Грир, с ее царственной сдержанностью, с непоколебимым самообладанием. Это провоцирует ломку и восхищение, и я вспоминаю все те моменты, когда она извивалась с покрасневшим лицом подо мной и на мне, все те моменты, когда она оказывала мне честь, позволяя видеть ее слезы. Сейчас я завидую этим слезам от одной мысли о том, что Эш — тот мужчина, который может стереть их с ее лица и поддержать ее, когда она раствориться в своей боли.

От этой ревности я сам едва не расплакался.

Рядом со мной Абилин также олицетворяет собой картинку в стиле «олд мани»: стройная и невозмутимая, в облегающем черном платье и на высоких каблуках, с рыжими волосами, собранными сзади в длинный гладкий хвост. Сегодня утром, когда я заезжал за ней, был момент, когда мне показалось, что Абилин вот-вот заплачет; удивительно, она не сказала ничего колкого или кокетливого и всю дорогу смотрела в окно, теребя пальцами край своего клатча. Из чувства элементарной человеческой вежливости я спросил, как она себя чувствует.

И отнюдь не из вежливости добавил:

— Ты же знаешь, что Мелвас убил его, правда?

Она не ответила.

— Тот самый Мелвас, которому ты помогла с похищением Грир. Каково это?

Она бросила на меня уничтожающий взгляд, ее голубые глаза были цвета океанских глубин, в которых обитают хищные рыбы.

— Я любила своего дедушку. И если ты хоть еще хоть раз намекнешь, что я имею к этому какое-то отношение и что я счастлива…