Джудит Гулд - Вспышка. Книга первая
– Царь слаб, упрям, некомпетентен и плохо информирован, – насмешливо прервал ее Вацлав. – А его министры – бесполезные, самодовольные индюки.
Сенда ошеломленно смотрела на него. Для нее все это было поразительной новостью. Обычно она не разговаривала на такие темы и уж тем более впервые слышала, чтобы представитель аристократии столь неодобрительно отзывался о своем государе. Все это вселяло в нее неуверенность и беспокойство.
– Теперь ты понимаешь, – сказал он, гася сигарету в хрустальной пепельнице, – почему у нас нет другого выбора, кроме как вернуться в Санкт-Петербург.
Сенда в это время думала: «Мы. Почему это мы должны возвращаться? Почему не ты один? Какое все это имеет отношение ко мне? Если грянет война, она, конечно же, не достанет до Ливадии».
В глубине души, однако, Сенда понимала, что все это имеет к ней самое непосредственное отношение. Ей следовало бы догадаться о его намерениях, как только он решил прервать летний отдых и вернуться в Санкт-Петербург. Куда бы ни отправлялся Вацлав, она обязана была следовать за ним. Об этом никогда не говорилось прямо, но именно этого он ждал от нее.
Она, Тамара и Инга должны бросить все свои дела и начинать паковать вещи.
Сенда легко свыклась с жизнью в залитой солнцем вилле у моря так же, как быстро привыкла к обожающей ее толпе, всевозможной роскоши и тому образу жизни, который немногие в этом мире могли себе позволить. И вот теперь удивительное лето было безнадежно испорчено.
Она в ярости думала про себя: «Я не его игрушка. И не его собственность. Он не может приказывать мне, как будто я одна из его слуг».
Но она знала, что он может, и именно это вызвало в ней гневный протест и чувство отвращения к самой себе. Во многих отношениях у нее было даже меньше свободы, чем у его слуг.
Они вернулись в Санкт-Петербург друг за другом с интервалом в один день: Вацлав с княгиней на принадлежащем Даниловым частном поезде, а Сенда, Инга и Тамара в купе первого класса скорого поезда.
Впервые за то время, что длилась их связь, Сенда чувствовала себя по-настоящему несчастной. Она знала, что это проявление эгоизма, но ничего не могла поделать. Неужели он не понимает, что ее первейшая обязанность – быть с Тамарой? Она обещала провести с дочкой отпуск, отправила ее в Ливадию, а из-за него – этого она не могла объяснить маленькой девочке – они были вынуждены прервать летний отдых. Он слишком занят собой, слишком высокомерен, чтобы думать о чьих-либо интересах, кроме своих собственных. Он и в постели был таким же.
Весь мир должен был вертеться вокруг Вацлава Данилова.
Императорская яхта вошла в родной порт только девятнадцатого июля. И даже тогда царь не желал прислушаться к предостережениям князя. Высочайшее семейство пребывало в спокойствии: молитвы императрицы были услышаны, и Распутин, который, как она верила, был наделен магическим даром целительства, доказал своим бесчисленным врагам, что это и на самом деле было так. Несмотря на серьезность ранения, он почувствовал себя лучше и начал поправляться, и императрица теперь пребывала в полной уверенности, что святость его сильна, как никогда.
Десять дней спустя австро-венгерская артиллерия произвела первые орудийные залпы через Дунай, не обращая внимания на белые флаги, развевающиеся на крышах сербской столицы.
Обстрел начался.
А вместе с ним и война.
Как только Сенда ступила на балкон, чтобы присоединиться к Инге и Тамаре, ее обдало жаром, как от доменной печи. Там, внутри, тяжелые задернутые портьеры и очень высокие потолки хранили прохладу, но снаружи город изнемогал от зноя. Было 2 августа, и набережная Невы представляла собой сплошное людское море. Сенда видела десятки тысяч горожан, толпящихся на Дворцовом мосту. Все размахивали знаменами, кричали и ликовали. Незнакомые люди целовали друг друга. Многие пускались в пляс с партнерами, которых видели первый раз в жизни. Привлеченные толпой торговцы продавали холодный лимонад и фруктовые напитки. Возбуждение достигло высшей точки.
С Невы доносились гудки и свистки. Река кишела пароходами, яхтами, лодками, гребными шлюпками, словно на воду было спущено все, что может держаться на плаву. Все суда были опасно переполнены зрителями, и на каждом развевался по крайней мере один имперский флаг.
Казалось, здесь проходит какой-то импровизированный фестиваль и весь Санкт-Петербург присоединился к этому празднику.
Неожиданно по толпе пробежала волна возбуждения; знамена заколыхались с новой силой. Непроизвольный гул здравиц прокатился по зрителям и подхваченный эхом унесся высоко в раскаленное летнее небо.
Инга взяла на руки Тамару, чтобы перила не мешали ей смотреть. Сенда шагнула поближе.
– Очевидно, это царь и царица вышли к народу, – сказала она, вглядываясь прищуренными глазами вдаль.
– Видишь, детка? – сказала Тамаре Инга. – Вон там отец всей вашей страны. Видишь, как его любит народ?
Тамара на руках у Инги повернулась лицом к матери.
– Как здорово, мама! Сейчас опять Пасха! Значит, мы снова будем красить яйца?
Сенда не смогла удержаться от смеха.
– Нет, золотко, это не Пасха. – Она взъерошила волосы на голове дочки. В ее глазах и голосе появилась безмерная грусть. – Думаю, это – война.
– Сейчас еще веселее, чем на Пасху! – восторженно проговорила Тамара, качая головой. Ее глаза сияли.
Толпа начала скандировать:
– Отец наш! Отец наш! Веди нас к победе, отец наш!
– Как жаль, что мы так далеко, – нахмурилась Тамара. – Мне почти ничего не видно.
– Посмотри повнимательнее на мост, золотко, – показала Сенда. – Вон та женщина в белом платье и большой нарядной шляпе – это царица, а человек в мундире, стоящий рядом с ней, – это царь. А позади них стоят четыре великие княгини.
Многотысячная толпа дружно, словно повинуясь знаку невидимого дирижера, принялась вдруг исполнять императорский гимн, слова которого были положены на бурный финал „Торжественной увертюры «1812 год»" Чайковского: «Боже, царя храни, сильный, державный, царствуй на славу, на славу нам…»
– О-о-ох, мамочка! Как красиво! Ты знаешь слова? Ты можешь тоже петь?
И пока расчувствовавшаяся толпа с рыданиями пела последние три строфы, Сенда, не веря своим глазам, качала головой. Ее бледные губы были плотно сжаты, тело напряжено, как если бы она увидела нечто ужасное.
– Упаси Господь их души, – прошептала Сенда. Инга пристально посмотрела на нее, но ничего не сказала.
Сенда в последний раз окинула взглядом взволнованную толпу. Это уже было слишком. Молиться о смерти и разрушении и призывать Бога в помощь. Было от чего прийти в уныние. Если они хотят молиться о мире – это одно дело. Но о войне? Нет никакого смысла в том, чтобы смотреть, как эти глупцы просят о собственном уничтожении.
