Барракуда - Лунина Татьяна

— Да ты никогда и не цеплялась, — не обиделась на хамоватую реплику мать, — с детства была самостоятельной, — с каждой фразой ее голос нравился Кристине все меньше. — Хорошо, доченька, спокойной ночи! И прости, если что не так сказала.

— Мам!

— Да?

— У тебя, правда, все нормально?

— Не волнуйся, все хорошо. Доброй ночи, милая!

— Я, может, заскочу к вам на днях.

— Спасибо, буду очень рада, — Мария Павловна положила трубку. Кристина прикинула в уме: они с матерью не виделись почти полгода. Бесчувственная дочка достала ежедневник и в четверге следующей недели сделала пометку: мать, после работы.

… Она шла по узким мосткам через болото, крепко прижимая к груди маленького ребенка, мальчика. Деревянный настил шатался, под ногами зияли огромные щели, из прогнивших досок торчали ржавые гвозди. Болотная жижа вокруг вспучивалась и булькала, выпуская газы, как будто страдала несварением той дряни, которую поглотила. Малыш вцепился в шею пухлыми ручонками, как клещ, ввинчиваясь в лицо кудрявой головкой. А вдоль мостков, до самого конца выстроился почетный змеиный караул. Живая, извивающаяся, бесконечная, зеркально отраженная буква «Г» по обе стороны мостков шипела, угрожала жалами и норовила цапнуть. Страха не было. Минутный ужас быстро сменился бесшабашным интересом к мрачному пейзажу. Эта безрассудная веселость, видно, здорово разозлила гадов, и они бешено задергались в конвульсиях, заплевались раздвоенными языками. Но бессильные «плевки» не достигали цели, и скорее походили на безобидные детские дразнилки, чем на смертельную угрозу. Она хотела плюнуть одной кобре в холодные, пустые бельма, но помешал малыш, теплой удавкой обхвативший шею. Впереди показался берег, к которому стремился змеиный соблазн. Ускользающая добыча ускорила шаг, крепче обнимая ребенка. Внезапно подступил страх: всякому известно, что самый трудный шаг — последний, когда человек, обрадованный близостью цели, запросто может споткнуться. Вдруг чей-то голос шепнул в ухо: «Не бойся! Не будешь оглядываться, крутить головой и глазеть по сторонам — прорвешься». И она послушно потопала вперед, застывшая и прямая, точно проглотила аршин, только ноги двигались сами собой. До берега оставалась пара шагов, она занесла ногу, чтобы сделать предпоследний, и тут одна из гадин молниеносно бросила свою плоскую голову вперед и ужалила мальчика в розовое ушко. Ребенок закричал так пронзительно и звонко, что стали рваться барабанные перепонки. Она соскочила с последней доски и рухнула с орущим малышом на спасительную твердь. А мальчуган заходился от крика, из крохотной ранки капнула кровь. Она наклонилась высосать яд и…

Будильник показывал шесть. Очумевшая от мерзкого сна Кристина протянула руку к надрывающемуся телефону.

— Алло!

— Доброе утро! Прости, ради Бога, что звоню в такую рань, но мама говорила, ты в это время обычно уже на ногах.

— Все нормально, Петр Сергеич, — под ложечкой противно заныло. — Что случилось?

— Только не волнуйся, пожалуйста. Маму положили в больницу. Она не разрешала тебе звонить, не хотела беспокоить. Но я считаю, что ты должна об этом знать. Маму положили в больницу, — зарядил он одно и тоже. — Я подумал, может, ты захочешь ее навестить.

— Когда?

— Что — когда?

— Положили когда? Я вчера вечером говорила с ней по телефону.

— Ночью.

— Что с ней?

— Аппендицит.

У Кристины отлегло от сердца: операция проще пареной репы, каждый третий ходит с резаным внизу животом.

— В какой она больнице?

— Восемьдесят первой.

— Где это? — отчим охотно принялся объяснять и занятая по горло падчерица приуныла: ехать придется к черту на кулички. — А поближе было нельзя?

— Там, говорят, хирургия хорошая, — порадовал Петр Сергеевич. Конечно, для пенсионера и семь верст не крюк, а работающему человеку каждый лишний метр — золотой, не наездишься.

— Хорошо, — вздохнула трудяга, — диктуйте точный адрес, отделение и палату. Постараюсь сегодня заскочить.

Но заехать в больницу не удалось ни в этот, ни в следующий день. Когда на шее два эфира, а на носу сдача фильма с хронометражем пятьдесят минут, не то, что мать родную, себя забудешь. Весь день не отлипала от текстов, в перерывах подчищала монтажные листы. Ночью, кровь из носу, надо закончить монтаж: фильм уже заявлен в программе, а впереди еще озвучка. После вечернего эфира, в двух шагах от монтажной столкнулась нос к носу с Сироткой и его редактрисой. Кристина вечно забывала, как ее зовут, хотя имя новой Гришкиной пассии у многих было на слуху, и этот служебный роман увлеченно обсуждался в народе.

— Привет, жадина! — расплылась в медовой улыбке девица. — Оставила бы и другим немножко работы, а то все для себя одной: и слава, и деньги, и эфир, — коряво пошутила смазливая выскочка.

— Тем, кто стремится к «немножко», я не помеха, — сухо бросила «жадина». — Нищие рады и объедкам.

Лицо шутихи вытянулось и Кристина услышала за спиной.

— Что она имела ввиду?

— А тем, кто подставляет свой карман под чужой кошелек, легко стать богатым, но невозможно — честным, — полетел вслед звучный баритон. Дверь в монтажную была настежь открыта, и Сиротка отлично это учел, на пороге показался монтажер.

— Здорово! Я успею перекурить?

— Привет, Саня! Конечно.

Борщаговский довольно кивнул и двинулся по коридору направо. Впереди маячили две спины. Не ускоряя шаг, Кристина легко обогнала праздную пару и застыла у нее на пути.

— Повтори, будь любезен, что ты сказал, — вежливо попросила преграда, — но не в спину, в лицо.

— Пожалуйста, — ухмыльнулся Сиротка. — Все в редакции знают, что ты берешь взятки. Я просто озвучил информацию, которая ни для кого не секрет.

— Что?! — побледнела «взяточница».

— Пойдем, Гриша, — потянула за рукав красотка, — не делай из мухи слона.

— Что слышала, — нагло скалился тот, не двигаясь с места. — Ты, дорогуша, требуешь от людей бабки за участие в программе. Другие попросту берут, а госпожа Окалина требует, и народ дает. Кому не охота в ящике светиться, верно? Так что, нечего здесь целку строить и делать невинные глазки. Ты, рыбка моя, плаваешь в стае, а потому виляй хвостиком, как все, и не дергайся, не то попадешь в уху. Ты — такая, как мы! — отчеканил каждое слово. — Я, она, — ткнул пальцем в девицу, они, — кивнул на дверь монтажной. — Ни лучше, ни хуже — просто одна из нас, — Сиротка приблизился вплотную и прошипел по-бабьи в лицо. — Все в дерьме, а ты в шоколаде?! Не вышло, дорогуша, замазалась! — отступил на шаг и снисходительно добавил. — А если вздумаешь драться, сначала как следует подумай, на этот раз тебе это с рук не сойдет, — самодовольно ухмыльнулся и двинул дальше. Красивая, самоуверенная сволочь, бесстыдно гадившая на своем пути.

Кристина плотно сомкнула веки и начала медленно считать: раз, два, три, глубоко вдыхая и выдыхая при каждом счете. Эмоции требовали догнать мерзавца да влепить за наглую ложь оплеуху, а то и десять, чтобы навсегда отбить охоту к паскудству. Разум приказывал успокоиться и поразмышлять. Торчать, размышляя посреди коридора, под дверью монтажной, было бы глупо. Она открыла глаза, посмотрела на часы и направилась к окну, где народ нарушал предупреждения Минздрава. В запасе оставалось десять минут, достала из сумки «Вог», затянулась и уставилась в замызганное стекло…

Телевизионщики деньги брали, и это, действительно, ни для кого не являлось тайной. Давала попса, расплодившаяся, точно тараканы, начинающие политики, заигрывающие с электоратом, деловые люди разного калибра, целители всякого рода, стилисты, модельеры, визажисты, мечтавшие быть у всех на слуху, мнимые ученые с пухлым бумажником и дутым авторитетом, новоиспеченные адепты фальшивых реформ — каждому хотелось засветиться на голубом экране. Многие журналисты не устояли от соблазна разжиться на чужой жадности до славы и брали, презирая тех, кто дает. Кристина их не осуждала, она не Всевышний, чтобы судить. Но сама за все годы не взяла ни копейки. Ордынцев с презрением относился ко взяточникам и считал таких убогими, жалкими созданиями, обиженными Богом и судьбой, какой бы мишурой они не прикрывались. «У серости нет ничего, кроме чужой подачки, — утверждал он. — Жадный до денег всегда беден. Если хочешь стать богачкой, бери от других мысли и чувства, но никогда — деньги». Она крепко зарубила на носу эти слова. Не потому, что была моралисткой, — не хотела носить на лбу ценник. И вот теперь все уверены, что она продается. Кристина не могла в это поверить. «Незнамов нагло врет, — убеждала себя, тупо пялясь на фонарь за окном. — Он просто мстит за ту пощечину. Смешно принимать всерьез его бредни». Но что-то подсказывало: не врет. Поразмыслив, она решила не торопиться с выводами, а последовать мудрому совету отца, который частенько говаривал: «Бойся не злых языков, а своей готовности к ним прислушаться». Памятливая дочка погасила вторую сигарету, распрощалась с ночным фонарем и направилась отрабатывать «взятку» — исповедь чудом уцелевших актеров, прошедших ГУЛАГ.