Обречён любить тебя (СИ) - Мелевич Яна

Кенар замер, когда пальцы Антона нашли его руку и неожиданно крепко сжали.

— Разросся, — проворчал Паша привычно, пока Татошка устраивал голову рядом на подушке. — Кабан какой стал. Это тебя так на бананах откормили?

Сквозь пелену проступивших слез его сын просто улыбнулся, большим пальцем обводя больничный чип на браслете Кенара.

— На кукурузе, пап. Целые поля растут, ешь не хочу, — хмыкнул он и проглотил вставший поперек горла ком.

Взгляд Татошки непроизвольно скользнул по резко обозначившимся морщинам на лице, поседевшим волосам и темным кругам под глазами. А ведь его отцу едва исполнилось шестьдесят. В то время как в мире, напичканном технологиями, нынче доживали до ста двадцати двух при хорошем уходе.

— Мама скучает, — пробормотал Антон смущенно, пока, не зная, с чего начать разговор. По вспыхнувшим зеленым глазам родителя он прекрасно видел, что Павел желал о многом его спросить.

— Знаю.

— Ей тяжело. Насте и остальным тоже. Особенно Марку.

— И это знаю. У Тасманова-младшего и так характер не сахар, сейчас совсем распоясался без чуткого внимания старой лысой гиены, — Паша поднял взгляд к потолку и нахмурил брови. — Как он там, интересно, на нарах, бедняжка. Поди, в ужасе от условий, эстет загибается при виде скучных стен, одиночной камеры и отсутствия любимой жены. Мы старые, нам нельзя без женщин. Привыкли к комфорту и заботе.

Короткий смешок вырвался вместе со сдавленным всхлипом, а по лицу Павла пронеслось понимание. Он сжал пальцы Антона в поддержку, хотя ни словом, ни шуткой не выдал того, что увидел. Татошка же уткнулся носом в подушку, кусая плотную ткань наволочки, дабы не завыть прямо посреди палаты.

— Имей в виду, испачкаешь соплями мне форму, будешь потом лично все стирать. Этими кривыми ручками. Избаловал я тебя, — задумчиво отозвался Кенар в ответ на очередной всхлип. — Надо было в восемнадцать лет дать пинка в армию. Авось чего толковое бы выросло без всяких мартышек и папуасов.

Про тюрьму, он разумеется, так ничего и не сказал.

— Согласен, — прошептал Татошка, сморгнув со слипшихся ресниц слезы и пытаясь не дать эмоциям окончательно раздавить себя. — И пороть стоило.

— Поперек лавки, — вставил Паша.

— Раз по десять на дню, — сказал Антон, затем переплел их пальцы в замок. Ощущение сухой и шершавой кожи рук почему-то сильно въелось в память, после чего Канарейкин выдохнул:

— Прости, я отвратительный сын, ужасный брат и друг из меня тоже не очень. Непроходимо тупой идиот, который ничего на свете не ценил. Теперь я не знаю, как отмотать пленку назад, чтобы исправить хотя бы часть совершенных ошибок.

Затаив дыхание, он ждал. Сам не понимал, чего именно: может каких-то ободряющих слов или, наоборот, ругани. Антон согласился бы на крик или вопль отца, главное — пусть простит. Самый важный человек в жизни каждого ребенка — родитель, чье мнение имело значение. И, словно вернувшись на много лет назад, Татошка искал на лице папы ответ на невысказанный вопрос: «А как ему жить дальше?».

— Знаешь, — неожиданно причмокнул губами Павел, и у входа в палату послышался шум.

Антон заметил сестру вместе со старшим братом в отражении матового стекла, когда окна в очередной раз сменили вид. Елисей с Настей застыли в дверях, но войти не решились, позволив им закончить такой разговор. 

— У нас с дядей Яриком есть отличная поговорка, — Татошка приподнялся и посмотрел на отца, наклонив голову набок.

— Какая?

— «Не накосячил — не пожил», — фыркнул Паша и подозрительно прищурился. — Где я только с генами напортачил? Здоровые выросли, а ума как у улиток Ахатина.

Громкий смех наполнил палату переливчатым звоном с раскатистыми басами, нарушая всякий протокол частной клиники. Персонал, конечно, негодовал, однако влезать в семейную идиллию никто не посмел. Все трое детей крепко прижались к недовольному отцу, который сипел, хрипел и яростно возмущался подобным произволом. Проявление необычайной нежности, слишком несвойственное для главы семейства Канарейкиных. В конце концов оно победило натуру отъявленного мизантропа, и Павел стоически смирился с тем, что отпрыски жаждали показать ему силу любви на практике.

— Хватит тискаться, как будто хоронить меня собрались, — беспрестанно ругался он, но крепче прижимал к себе всю троицу.

— Ты не можешь умереть, кто же будет регулярно угрожать лишить нас наследства и нянчить внуков? — ехидно выдал Лиса и быстро подмигнул Антону, прошептав одними губами: «Я рад тебя видеть дома, братишка».

Через сестру он потянулся к Татошке и шлепнул того по руке, подтверждая собственные слова действиями.

— Какие внуки? — ужаснулся Павел с неохотой отпуская детей. — Даже не вздумайте подбросить мне своих чад! Я повинность уже отработал.

— Статус дедушки сделает тебя очень авторитетным человеком, папуль, — похлопала ресницами Настя и села на постели, дернув Антона за карман джинсов. — Возможно, чернокожие отпрыски Антонины в скором времени постучат в нашу дверь, — заунывно начала она и ойкнула, когда брат дернул ее за кончик хвоста.

— Ошалел?

— Могу только змею подарить, от которой Владик убегал. На замену твоему муженьку. Ядом плюётся так же, но в разы компактнее и жрет исключительно грызунов, — хмыкнул Антон, бесцеремонно портя прическу Насте.

Может быть, он не самый лучший в мире брат, друг или парень — но судьба дала ему шанс исправить содеянное. И упускать такую возможность Татошка не собирался.

Обратно они спускались втроем под пристальные взгляды многочисленных посетителей клиники, персонала и больных. Вряд ли кто-то из них не узнал представителей довольно известного семейства, ведь дети Канарейкина довольно часто мелькали на цифровых экранах и новости о них распространялись с оглушительной скоростью. Шепотки и переглядки, которые Антон упустил поначалу, стали особенно заметны. Правда, причина крылась вовсе не узнаваемом личике или миллионах фоллеров, что мониторили новости из личной жизни детей миллиардера Павла Канарейкина.

Причина оказалась до банальности проста: стоило им спуститься на первый этаж, как их ждала толпа оголтелых и жадных до сплетен журналистов. Повсюду сверкали вспышки, дроны в ожидании поднялись над потолком для съемок незапланированных интервью в прямом эфире. Елисей, Настя и Антон застыли прямо перед ступенями эскалатора, будто не зная, стоило ли спускаться или лучше переждать где-нибудь в тихой зоне.

— Какого хрена? — раздраженно прорычал Елисей, едва сдерживая ярость. — Их здесь вообще быть не должно!

— Надо созвониться с охраной, — пробормотала Настя. Однако Татошка остановил ее прежде, чем она успела коснуться пальцем смарт-часов на запястье.

— Посмотри.

Он кивнул на темную фигуру в костюме впереди всей этой вакханалии. Точно змея, которая застыла в ожидании своих жертв, Марат Донской держал в руках букет красных пионов и приветливо улыбался детям главного конкурента. Вокруг него прыгали репортеры, постоянно снимали и задавали громкие вопросы о причине присутствия здесь мэра города. Ведь ясно, что он не здоровье сюда поправлять пришел. Тем более с таким букетом.

— Вот скотина, — с шумом выпустила воздух из легких Настя и сжала пальцы в кулак, представляя шею соперника отца. — Какого рожна он здесь забыл? Хочет поиздеваться?!

Она первой ступила на эскалатор, явно вознамерившись наподдать неприятному типу. Пришлось двигаться следом, хотя от шума дронов и голосов журналистов у Антона все перед глазами поплыло. Каждый выкрик и снимок доставлял почти физическую боль, поскольку он знал, чем закончится эта встреча.

Понимал, какие вопросы услышит о себе и остальных. Они будут говорить о Павле, махинациях с ценными бумагами, затронут кражу денег из фондов Ярославом, начнут расковыривать рану и терзать воспоминания о тюрьме. Для этих людей Татошка являлся одновременно сенсацией года и самым ненавистным человеком на планете. Большинство из них были готовы разорвать Канарейкина на кучу маленьких желтых статеек, смакуя подробности отвратительного эпизода в Африке с участием младшего сына Павла.