Оливия Уэдсли - Вихрь
Боясь, что он упадет, Жан сделал невольное движение. Свет от лампы упал на его лицо. В глазах старика промелькнуло выражение ужаса, он почти начал понимать, но, к счастью, это был лишь мгновенный проблеск сознания. Взор его затуманился.
Рано утром, когда забрезжил первый луч зари, дяди Габриэля не стало. После его похорон замок погрузился в мрачное безмолвие. Жан старался не поддаваться общему унынию. Он целыми днями просиживал в своей комнате, усердно работал, но скоро искусство оказалось бессильным рассеять его тоску. Подобно многим другим людям, он не умел сочувствовать горю. Ирэн это казалось бессердечным, и между ними вновь возникла отчужденность. За последнее время их супружеская жизнь отошла на задний план. Когда настало время Жану ехать в турне, он стал просить Ирэн проводить его хотя бы часть пути. Но она не хотела покинуть замок, и Жану пришлось уехать одному.
После его отъезда она почувствовала себя бесконечно одинокой. Через два месяца он вернулся в сопровождении нового приятеля, громадного детины, с взлохмаченными волосами цвета пакли. Его смех напоминал раскаты грома. Он прославился, как композитор, и был восходящей звездой в музыкальном мире. Его небрежная внешность и бесцеремонность сразу не понравились Ирэн. Он гордо называл себя футуристом и гением. Жан познакомился с ним в Мюнхене.
Увидев Ирэн, Приналев – так звали нового друга Жана – сразу пришел от нее в дикий восторг. На нее он произвел отталкивающее впечатление своей внешностью и манерами. Когда она сказала об этом Жану, он стал укорять ее в снобизме. Вообще отношения между ними сильно изменились; они были мужем и женой, но не больше. Однако в те редкие часы, когда они бывали наедине, он испытывал на себе ее обаяние. Но теперь она была уже не та. Он даже не рискнул предложить ей поехать с ним в турне в Венгрию и Румынию, куда он был приглашен на концерты; его сопровождали Эбенштейн и Приналев. Его поездка была сплошным триумфом и продолжалась шесть месяцев. Вернулся он в сопровождении неизменного Приналева, игравшего при нем роль сенбернара, охраняющего легавую.
Теперь они жили каждый своей отдельной жизнью, – вернее, Ирэн вернулась к своему прежнему образу жизни, а Жан был весь поглощен музыкой и своей карьерой. Давно ли было то время, когда они не могли прожить один без другого даже часа? В свободное время, когда Жан и Приналев играли, Ирэн далеко уносилась в мечты. Затем музыка прекращалась, и наступала безотрадная действительность. Она понимала, что он любит ее вспышками в те дни, когда она хорошо выглядит, когда его дела идут хорошо и т. д. – но за каждым проблеском чувства неумолимо следовало равнодушие.
Вся их жизнь теперь состояла из таких вспышек, с течением времени все более и более слабых.
Когда, по возвращении из России, Жан опубликовал свою симфонию, критики ее забраковали. Он сначала не хотел верить своим глазам, но горькая истина была слишком очевидна. Избалованный успехом, он не мог спокойно перенести такую неудачу. В волнении он шагал взад и вперед по комнате. Ирэн всячески пробовала его утешить.
– Ведь эта твоя первая вещь, – говорила она. – Никто не становится знаменитостью с первого раза.
Он от этого лишь больше бесился. Ей начало казаться, что он ломается. Такие резкие переходы от одного настроения к другому вызывали в ней раздражение, она считала, что это просто капризы.
– Это моя лучшая вещь! – жалобно проговорил Жан. – Прошу тебя, не корми меня прописными истинами.
Потом начал плакать и ругать критиков, газеты, оркестры, весь мир.
– Ну, и характер! – со вздохом промолвила Ирэн. Когда она собралась уходить, Жан схватил ее.
– Ты меня не жалеешь, – сказал он.
Его бледное лицо и страдальческие глаза выражали мольбу. В эту минуту он более всего нуждался в ее ласке и сочувствии.
Волна нежности залила сердце Ирэн. Этот порыв сострадания стал источником новой близости. Было решено, что они поедут вместе в следующее турне – в Париж и Лондон.
ГЛАВА XXXVIII
С той минуты как они прибыли на Лионский вокзал, Жан опять сделался настоящим французом. Со времени своей свадьбы он еще ни разу не был в Париже. При виде родного города глаза его наполнились слезами. По дороге с вокзала он снимал шляпу перед каждым памятником с самым забавным видом.
Анжель, приехавшая с ними по приглашению Ирэн, была в таком состоянии, что даже забыла про существование Карла.
– Ах вы, дети! – говорила Ирэн, наблюдая за ними.
Была ранняя весна, и воздух был напоен бодрящим ароматом пробуждающейся жизни. Жан чувствовал небывалый прилив энергии и избыток сил.
Париж! Париж! Сердце его билось в такт с этими радостными восклицаниями. Мелькали знакомые улицы, дома, киоски. «Bijoux-Fixe, Folies Bergeres, Koloderma», – читал он с замиранием сердца.
Они решили поселиться в «Шанз-Элизе-Паласе».
Улица была залита нежными бледно-розовыми лучами заходящего солнца.
Жан смотрел на Ирэн радостным взглядом. Он чувствовал себя так легко, как никогда. Она улыбнулась. Им обоим казалось, что в их жизни наступил перелом, что они снова будут такими, как прежде.
Теперь не могло быть разговоров о том, кто будет оплачивать счета. Жан, верный себе, снял самые лучшие комнаты и нанял автомобиль на все время их пребывания. От его прежней расчетливости не осталось и следа. Он тратил деньги так же легко, как и зарабатывал. В вестибюле их встретил человек, доложивший, что Турио, друг Эбенштейна, ожидает его распоряжений.
Турио, моложавый человек, в блестящем цилиндре и ослепительно белой манишке, был очень мил.
Он готов был, чем мог, услужить, но, по его мнению, мсье не нуждается ни в чьей помощи, он у себя дома.
У самого их окна росла акация с бледно-зелеными, серебристыми листьями. Через открытое окно доносились голоса газетчиков. Всюду был слышен родной французский язык.
– Да, я теперь дома! – произнес Жан.
Все сомнения последних двух лет, чувство неудовлетворенности, – удел слишком жадных к жизни натур, – все это исчезло, растворилось в массе новых ощущений. Он вбежал по лестнице в комнату Ирэн.
– Надень, пожалуйста, сегодня самое нарядное платье и все бриллианты, мы отпразднуем наш приезд.
После обеда они поехали в оперу. Давали «Самсона и Далилу».
Сидя в ложе и слушая знакомую музыку, Жан ощущал биение своего сердца. Он испытывал невыразимое блаженство, внимая пению артистов. Страсть с прежней силой овладела им. Он посмотрел на Ирэн. Неужели она могла забыть?
Он видел теперь все ее лицо. Его глаза не отрывались от ее губ. Раньше они часто смотрели так друг на друга.
Этот взгляд, как поцелуй, обжигал ее губы. С бледным от волнения лицом он смотрел на нее, как прежде. Ирэн отвернула голову. У него сразу испортилось настроение.
