Елена Лобанова - Фамильные ценности
– А как же ты хотела – чтобы без всяких трудностей? Знаешь ли, профессия учителя во все времена… – начал было он, но тут силы её иссякли, и она дерзко перебила его, чувствуя, что сбивается на вульгарный визг, но не в силах управлять голосом:
– И вообще, это моё дело! И профессия тоже моя! И никакой не ресторан, а кафе! Мне, в конце концов, ещё Пашку воспитывать!
– А-а, всё-таки вспомнила про Пашку, – негромко сказала мама, и они с дядей Гришей разом замолчали и повернулись к ней. – А я думала, ты забыла, что у тебя есть сын.
После этого дядя Гриша вдруг махнул рукой и пошёл в свою комнату. Но от его ухода Зое стало не легче, а, наоборот, страшнее, как будто они не кричали только что друг на друга, а мирно беседовали, а вот теперь он ушёл и лишил её последней поддержки. Тихий мамин голос был в сто раз ужаснее громовых дяди-Гришиных обличений. От него хотелось спрятаться, как от стихийного бедствия, укрыться где-нибудь в безопасном месте, заползти в нору или ущелье…
– Ты начала встречаться с мужчиной, – сказала мама. – А ты подумала, как это отразится на его психике? И на его судьбе?
…и с каждым услышанным словом пробиваться всё дальше, в спасительную темноту и тесноту… чувствуя, как вход в пещеру заваливают камнями, и остаётся всё меньше света и воздуха…
– …в переходном возрасте! Когда ребёнку особенно нужна мать! Когда утратить доверие ничего не стоит!
– Да! Ничего не стоит! – услышала Зоя собственный голос. Нет, не голос: это был истеричный визг! – Особенно в таком возрасте, когда мать отчитывает совершенно взрослого человека! Когда унижает его… Её! Свою дочь!
– Зоя, посмотри на меня, – вдруг велела мама совершенно спокойным тоном. Ужасающе спокойным тоном.
Зоя отлично знала этот тон, а потому лишь на секунду подняла глаза и сразу отвернулась. Тогда мама подошла вплотную – лицом к лицу. Сейчас возьмёт её за подбородок, как в детстве! Зоя машинально отшатнулась…
– Скажи: кто-нибудь ещё относится к тебе так же, как мать? Скажи: я когда-нибудь желала тебе зла?
…и лучше бы схватила за подбородок! Или отшлёпала бы!
– Мама, не надо! – в тоске взмолилась она.
– Я не узнаю свою дочь! Что с тобой случилось? Ты же никогда не была легкомысленной, как Люська! Пойми же, девочка моя: это чужой человек! Ты его совершенно не знаешь! Мало ли что он тебе рассказал! Вы абсолютно разные, практически неизвестные друг другу люди! И сколько это продлится? Месяц? Полгода? А в какое положение ты себя ставишь?
– В нормальное положение! И я не девочка… не девочка твоя! Я… сама своя! – крикнула Зоя уже из прихожей, лихорадочно натягивая сапоги. Удушье сжимало её горло, давило на грудь. Она не помнила, как сбежала по ступенькам. И остановилась только во дворе.
И наконец смогла вздохнуть.
Теперь главное было – не думать. Не думать, не вспоминать, не представлять себе… Потому что ведь мама – волшебница! Когда она говорила в детстве: «У кошки заболи, у Зайки заживи!» – все болячки сразу проходили! А если она сказала…
Не думать, не думать! Отвлечься чем-нибудь. Рассмотреть вот эту лужу, по форме напоминающую Африку… В школе Зоя плохо знала географию, и мама всегда сердилась и поправляла…
Не думать! Посчитать, сколько деревьев осталось в саду… Одно, два, три, четыре… Не отвлекаться на эту женщину с кульками мусора… Хотя что-то в ней как будто знакомое…
– Зойка!
– Ма… Машка?
Но Зоя, в общем, удивилась не сильно. Наверное, запас эмоций на сегодня иссяк. Ну, стоит себе и стоит перед ней Машка. В общем, не особо изменилась. Разве что потолстела размера на три. И волосы почти совсем седые. А голос совершенно тот же, что и тридцать лет назад. И улыбается так же.
– Давно не виделись, – светски заметила Зоя. Будто вернулась летом из пионерлагеря.
И Машка отозвалась так же:
– Ну! Пошли ко мне?
И пока шли до мусорки и обратно, к дальнему Машкиному подъезду, пока поднимались по лестнице и ошеломлённо перебивали друг друга вопросами: «Так ты насовсем вернулась, что ли? А всё это время в Норильске жила?», «А ты всё так и здесь?», пока перечисляли имена и возраст детей, болячки родителей и проблемы с работой, – всё НАСТОЯЩЕЕ было забыто.
Потому что время в противовес смыслу беседы стремительно неслось вспять, возвращая две беседки во дворе, и не спиленную ещё скамейку, и пьянящий запах майской травы, на которую разрешалось лечь, подстелив байковое одеяло, и топот босых ног, и отчаянные вопли: «Стук за себя!» И всё это обступало их плотнее и плотнее, и вот уже настоящее стало будущим, – таким туманным, отдалённым, таким фантастическим…
Примерно на втором этаже они очутились в роскошном шалаше – размерами не меньше чем метр на метр. Правда, в нём невозможно было стоять, зато как удобно было сидеть на травяном полу, надёжно отгородившись от всего мира! Это было их первое СОБСТВЕННОЕ жильё – не дом, не школа! – где так сладко было делиться тайнами и угощать друг друга чудесными воображаемыми яствами на тарелках из листьев лопуха!
А на третьем поджидал знакомый зал летнего кинотеатра «Искра» – с длиннющими деревянными скамьями, с россыпью летних звёзд над головой, со щёлканьем семечек… С его экрана мерцала и манила чудесная взрослая жизнь, и каждый отбирал из неё в своё собственное будущее кому что нравилось: опасную погоню на взмыленных конях, колдовской красоты бальное платье или пламенный поцелуй сквозь финальные титры…
Так, значит, вот с кем выпало ей встретиться, чтобы забыть печали! Вот кого послала ей судьба, чтобы утешиться от обид и поделиться тайнами!
…Детство оборвалось на четвёртом, Машкином, этаже.
В ту минуту, когда из знакомой, обитой чёрным дерматином двери вместе с удушливым больничным запахом донеслось невнятное:
– Ма-а! Ма-а!
И оказалось, что то был голос тёти Инны.
Машка вернулась ухаживать за матерью.
У тёти Инны недавно был инсульт – только теперь Зоя расслышала и осознала эти слова. Пострадала левая сторона тела и частично – речь.
Зоя отшатнулась. Вместо тёти Инны, вместо красавицы Инессы за порогом стояла старуха в ночной сорочке – седая и иссохшая. Когда это Инесса успела превратиться в неё?
Старуха устремила на Зою пронзительный и страдающий взгляд, и «Здравствуйте, тётя Инна!» замерло у той на губах.
Она была уже не рада, что встретила Машку. Лучше бы она встретила её… как-нибудь в другой раз.
Впрочем, справиться с собой кое-как удалось: Зоя всё-таки поздоровалась, улыбнулась и даже поцеловала тётю Инну в увядшую (неужто её?!) щеку.
Встреча с Машкой была закончена. Она превратилась во встречу с Ужасной Старостью.
При каждом взгляде на Инессу внутри Зои что-то сжималось и как будто леденело.
