Джоконда Белли - В поисках Эдема
Самым восхитительным было для Рафаэля смотреть, как она управляет всеми: созвала банды на собрание, указала, как выставить и чередовать ночной дозор, организовала бригады, чтобы восстановить снабжение питьевой водой, чтобы устроить рынок для обмена без перерывов на пари. Солдатская форма, в которой они с Макловио вытащили ее из казармы и которую она все еще не успела снять, была вся в земле, саже и крови.
Рафаэль отправил свой репортаж Брэду и принялся документировать все, что происходило. У него еще будет время, чтобы заняться филиной, подумал он. А сейчас речь идет о переустройстве страны. Вот это настоящая история.
Глава 43
Какая ярость, какой гнев одолевали ее и в то же время какая эйфория, какой восторг! Мелисандра подумала о поэме одной женщины о Васлале, которую дедушка читал ей там, на реке, в своем кабинете. Она не знала ее наизусть, но основная идея ее прочно засела у нее в мозгу, словно припев какой-нибудь песни. Фагуас был маленькой пластилиновой страной, в которой все должно было быть слеплено заново. «Я живу в стране, где самые красивые в мире сумерки», — сказала она вслух, припоминая первый стих.
Мелисандра посмотрела на свои руки, на все еще красные от веревок запястья. Запрокинула голову, наполнила воздухом легкие. Ванная была маленькой. Она напомнила ей камеру. Вода из душа струилась по ее обнаженному телу. Она стояла, прислонившись спиной к плитке белого цвета и цвета охры, и рассеянно смотрела на льющуюся воду.
По идее, она должна бы устать, с момента взрыва она работала беспрерывно, почти без сна. Однако энергии у нее было более чем достаточно. Казалось, что она постоянно подзаряжалась. Столько всяких дел, подумала она, стоя под струями воды и припоминая последние события.
Сначала она взялась за это, потому что не могла усмирить свой гнев из-за несправедливости произошедшего. Она объехала улицы города с Жозуэ, стремясь быть солидарной со всеми и полезной. Сама того не замечая, она начала давать распоряжения, призывая всех прийти к консенсусу, причем она сама больше всех удивлялась, что ее с такой жадностью слушали, просили у нее совета. Так что в итоге она взяла на себя контроль над ситуацией: пластилиновый город постепенно возвращался в норму, бригады в кварталах почистили улицы, продукты — по крайней мере картошка и зелень — снова стали доступны, были отремонтированы сломанные трубопроводы, бандитские шайки угомонились, сложили оружие, больница снова заработала, когда было обнаружено место, где складировались лекарства, которые Эспада определяли на черный рынок.
Намылив волосы, она увидела, как грязная пена упала на кафель. Вода смывала с нее грязь, все плохое. Сейчас ее беспокоило только ее путешествие в Васлалу. Но это был не самый подходящий момент, чтобы уехать отсюда. Одному богу известно, что еще могло произойти. После падения порочной системы функционирования города, установленной братьями Эспада, жители не имели, казалось, ни малейшего представления о том, как начать все с чистого листа, не прибегая к старой системе, погрузившей их в череду сплошных несчастий. Они давили на Мелисандру, чтобы она как можно скорее отправилась в Васлалу, полагая, что оттуда они получат ответы на все вопросы. Тема путешествия всплывала на каждом собрании. Когда она собирается ехать, спрашивали ее. Они без устали повторяли, до какой степени они были уверены, что ей удастся попасть в нее. Первый раз в своей жизни она задалась вопросом, действительно ли Васлала способна разрешить проблемы, с которыми они столкнулись, определить, какие задачи ждут их впереди. Ей казалось, что сейчас важнее заняться конкретными делами. «Уж не возгордилась ли я за столь короткий срок, возомнив себя незаменимой?» — спросила она себя, энергично вытираясь полотенцем и с наслаждением вдыхая запах чистого белья, выстиранной одежды, в которую поспешно облачилась. А может, она боялась быть смещенной, вернуться и понять, что она больше не нужна? Я дура, сказала она, глядя на свое отражение в зеркале. Какая разница, она или, какая-то другая или другой возьмет на себя бразды правления! Она пригладила волосы руками и вышла, чтобы присоединиться к Рафаэлю, Хайме и Жозуэ, которые поджидали ее, чтобы отправиться на склад Энграсии забрать письмо, попугая и осмотреть забетонированную яму, в которую наконец был захоронен цезий.
Спустившись в кабинет отеля, она узнала новость, что Педро приехал из Лас-Лусеса, чтобы сообщить, что дон Хосе и Мерседес спасены. Он, скорее всего, вернется позднее, чтобы поведать детали, сказал Хайме. Он должен был отъехать по какому-то срочному делу.
— Но что он говорил? Что еще он сказал? — в нетерпении спрашивала она.
— Что твой дедушка так подавлен и безутешен из-за смерти Энграсии, что все подумали, что она, наверное, значила для него гораздо больше, чем он это ранее показывал. Когда люди Эспада приехали в имение и заключили его и Мерседес под домашний арест, он держался до отчаяния отважно, но, едва узнал о приключившемся с Энграсией, пал духом и впал в глубокую тоску.
Хайме сказал ей, что сопротивление Хоакина и жителей поместья сыграло решающую роль, когда они расстроили попытку солдат окружить дом и поджечь его. После новости о кончине братьев их люди исчезли.
Мелисандра вынуждена была смириться с этим сжатым рассказом. Единственным плюсом в ее недолгом заключении было то, что она не знала, что происходит в поместье. Она и думать не хотела об отчаянии, которое парализовало бы ее перед осознанием собственного бессилия и невозможности прийти им на помощь.
Рафаэль прервал свое неизменное занятие запечатления на камеру всего, что происходило в городе, чтобы проводить Хайме, Жозуэ и Мелисандру на склад Энграсии. Девушка не понимала его желания снимать все подряд. Она предпочитала, чтобы некоторые воспоминания просто стерлись бы из ее памяти. Ей не нравилась идея подчинить воспоминания воле, сохранить каждое лицо, каждый жест. Память вольна свободно вносить коррекции в воспоминания, подслащивать их или напрочь стирать.
Путники вышли на широкую тропинку, идущую вдоль берега озера. Мелисандра положила голову на плечо Рафаэля, чувствуя, что наконец, после стольких дней, противоборствующие половинки ее натуры снова слились воедино. Стало возможным просто закрыть глаза и ощутить тепло солнца, услышать шум воды, обрести спрятавшееся где-то глубоко сердце, вытащить его, все еще робкое и пугливое, чтобы оно выглянуло и увидело облака, которые ветер распускал, словно пряжу. Внучка поэта вспомнила свое удивление, ощущение чего-то нового, когда высадилась здесь на берег, ее глаза не привыкли видеть ничего, кроме зелени, зелени реки, что способна была притупить острие даже самой острой боли.
