Эрин Пайзи - В тени замка
Глава 24
День их свадьбы выдался солнечным и ясным. Бонни встала, как только солнце лучами коснулось гор. Она высунулась из окна своей маленькой комнаты, расположенной в одной из башен замка. Роса, лежавшая на траве, переливалась под солнечными лучами. Коровы выходили на пастбище.
Бонни подумала о бабушке. Августина приехала и выглядела очень бледной и усталой, но уже через несколько дней она полностью оправилась от перелета. Втроем, вместе с Морой, они исследовали окрестности замка.
— Я чувствую историю, — сказала Августина, стоя у озера Лох-Несс, где Малькольм Фрейзер мечтал о дальних странствиях.
Бонни улыбнулась.
— Когда мы с Энгусом поженимся, то объединим две большие семьи.
Августина просто сияла.
— Знаю, дитя мое. Я так счастлива за тебя. Кто бы мог подумать, что тот дружеский поступок, совершенный много лет назад, отзовется через столько лет.
И сегодня, в день свадьбы, Бонни вспомнила ликующую улыбку на лице Августины. «Как хорошо, что бабушка всем довольна», — подумала она.
Лора, как Бонни и ожидала, приехала вместе с отцом Джоном.
— Он может зарегистрировать ваш брак, — сказала Лора.
— Нет, спасибо, — твердо ответила Бонни, — Это сделает отец Макбрайд.
Бонни нравился этот священник. Это был лысый маленького роста мужчина с приятными голубыми глазами. Он провел много времени, беседуя с Бонни об их с Энгусом будущем. Он был личным священником семьи Макфирсонов уже около сорока лет. Отец Макбрайд не очень хорошо знал Энгуса, так как тот провел свою юность в Лондоне.
Сейчас Энгус тоже редко посещал семейную часовню. Но отец Макбрайд хорошо знал лорда Макфирсона и ежедневно боролся за душу этого сумасшедшего и измучавшегося человека.
— Он хочет присутствовать на вашей свадьбе, — сказал Бонни отец Макбрайд после исповеди.
— Я не против, — Бонни не придала этому значения.
Энгус совсем этому не обрадовался.
— Старый ублюдок, — сказал он, узнав про эту просьбу.
Бонни расстроилась.
— Энгус, ну почему ты так отзываешься о своем отце?
Энгус посмотрел на нее.
— Ты не понимаешь?
— Нет, понимаю. Моя мать тоже была ужасна, но я ей все простила.
Энгус ядовито улыбнулся, а Бонни показалось, что он ее сейчас укусит.
— Я простил его, Бонни, — издевательски сказал он. — Почему бы мне не простить его, тот огромный корабль, севший на мель у острова боли и смятения.
Бонни чувствовала, как он напрягся. Она подошла к Энгусу и обняла его.
— Ничто не испортит наш праздник. Я не допущу этого.
Энгус прижался к Бонни, уткнулся лицом в ее волосы.
— Я люблю тебя, Бонни. Люблю больше, чем кого-либо в своей жизни.
Она поцеловала его в шею, ее губы прижались к мочке уха.
— Дорогой, мы соединяем наши жизни. Ничто никогда нас не разлучит.
Глаза Энгуса затуманились. Он хотел любить эту женщину до конца своих дней. Но одна половина его души знала: несмотря на то, что он признается в этой любви, существует другая половина души — темная, куда женщина никогда не будет допущена. Его потребность причинять боль, как причиняли ему, всегда будет превышать потребность любви. Он вздохнул.
— Мне нужно пойти к Гарри.
Бонни не возражала.
— Знаешь, он меня не любит.
— Он никого не любит, Бонни. Такой уж он. Но не волнуйся, почти все время мы будем жить в Лондоне, а он здесь. — Энгус принял решение держаться подальше от удовольствий, которые ему доставляло красивое тело Гарри. Он чувствовал себя самой добродетелью.
Бонни обрадовалась при известии о том, что Гарри с ними не будет. Что-то в его манерах настораживало Бонни. Посмотрев в окно, Бонни улыбнулась: «Это самый прекрасный день в моей жизни!»
Этот замечательный день шел своим чередом, и вот настало время церемонии. К трем часам гости собрались в часовне. Энгус стоял перед алтарем, а рядом с ним Зейкервель. В его руках, как в руках лучшего друга, находилось обручальное кольцо, которое Энгус снял с руки мертвой матери. Зейкервель был очень любезен и молчалив. День выдался жарким. По ярко-голубому небу плыли белые облака, края которых цеплялись за башни средневекового замка. Во рву с водой плавали важные лебеди. Утки, как будто понимая в чем дело, казалось, стали обсуждать гостей.
Вдруг все голоса и шумы смолкли. Из массивной двери замка вышла невеста и ее чета. Первой шла Бонни. На ней было облегающее белое платье из шелка с обычным вырезом. Шлейф платья казался очень длинным. Расшитый жемчугом, это был тот же самый шлейф, в котором Евангелина шла к венцу вместе с Малкольмом Фрейзером. В руке Бонни держала белые розы на длинных ножках. Позади нее шли шестеро детишек — три мальчика и три девочки, все одетые в белое. Сзади, одетые в бледно-розовые платья, шли Мора и Тереза.
Медленно и молчаливо Бонни спустилась по лестнице замка. Казалось, она плыла по зеленой лужайке, потом остановилась перед Саймоном Бартоломью, который ждал ее у дверей часовни. Сияя от любви к Энгусу, она взяла Саймона под руку, и они вошли внутрь.
— Ты очень красивая, — нежно пробурчал он и сжал ее руку.
При виде Бонни у Августины перехватило дыхание. Глаза Бонни горели под вуалью. «Как же она похожа на Евангелину», — подумала Августина, вспоминая портрет невесты Малкольма, который висел в ее доме.
Бонни шла мимо скамеек, на которых сидело все семейство Бартоломью. Маргарет была рядом с сыновьями. Мэтью и Лука смотрели на Бонни широко открытыми глазами. Джон наблюдал за ней взглядом, в котором смешались острая тоска и невольное восхищение.
Отец Макбрайд поприветствовал невесту и жениха. В глубине души он боялся церемонии. Он знал репутацию Энгуса. То, что Энгус женится на такой невинной великолепной девушке, беспокоило его.
— Ты, Бонни Фрейзер, берешь Энгуса Чарльза Яна Макфирсона в законные мужья и обещаешь…
— Да, — голос Бонни прозвучал твердо и радостно.
В этот момент Сирил сжал руку Мэри, недавно ставшей его женой. Мэри счастливо вздохнула.
— И ты, Энгус Чарльз Ян Макфирсон, берешь Бонни Фрейзер себе в…
— Да. — И Энгус сам поразился тому, как страстно прозвучало это слово.
Позади, в плохо освещенной части церквушки, охраняемый двумя слугами, лорд Макфирсон издал пронзительный визг:
— Какой отец, таков и сын!
Слуги, повинуясь приказу Энгуса, поспешили вывезти сумасшедшего старика из церкви. К счастью, он был напичкан лекарствами, и его слова прозвучали не очень громко. Тем не менее, эхо от его возгласа коснулось золотого колечка, которое Энгус надел Бонни на палец. Бонни была слишком поглощена своим счастьем, чтобы слышать это. Ее мысли были только об Энгусе.
