Барракуда - Лунина Татьяна

Дело о двойном взрыве закрыли через три месяца после открытия. Это было даже не дело — детские игрушки. Вишневый «жигуленок», который мчался навстречу свадебному подарку Дубльфима, числился в угоне, а водитель — в розыске. За рулем сидел Фиксатый — головная боль российской милиции, отпетый бандит с пятью ходками и уголовным стажем с детского горшка. Его опознали по двадцати шести золотым коронкам, которыми покойник при жизни гордился, как собственным прииском, и ненавидел, как особую примету. Ненависть одержала верх над гордостью и поставила точку в этом простейшем деле: Фиксатый пал жертвой разборок своих неразборчивых в средствах «коллег». Судебные эксперты провели экспертизу, а сыщики докопались, что «сааб» пострадал по вине светофора, который так некстати мигнул зеленым и дал дорогу двум автомобилям. Тут-то и подсуетился рок: в секунду, когда рвануло «жигули», иномарка оказалась рядом и пострадала за компанию, видно, судьба решила, что на пару погибать веселей. Такую версию, как окончательную и не подлежащую глупым сомнениям, огласил Шалопаеву следователь, глядя перед собой честно и открыто. А уже Мишка выдал потом информацию» сестренке».

— Не верю я в эту лажу, — злобно подытожил он. — И все равно докопаюсь до правды!

— Миш, а может, не надо дергаться? Иногда правду лучше не знать.

— Не знать?! — побагровел Михаил. — Да мне бы лучше не знать, что меня сына лишили и жену чуть уродкой не сделали. В гробу я видал такое незнание! Нет, Криська, я хоть в Бога и верю, но еще верю в себя, в собственные силы и ум. А умишко мой подсказывает, что дело здесь не чисто, — Кристина своего друга знала отлично и поняла, что он не успокоится, пока не расколет этот чертов орех….

— Кристина, вас к телефону! — оторвала от размышлений Женечка Грантова. Бывшая секретарша получила диплом журналиста, поработала с годик редактором, доказала, что не дура и не без способностей, — Кристина потащила ее за собой на СТВ. Дружба Талалаева с Жениным папой на это решение не повлияла нисколько. Ведущая «Арабесок» ценила в своей помощнице творческую жилку, жадность к работе и скромность. Грантова напоминала Кристине помрежа Окалину, и это против воли грело душу. — Женский голос, — шепнула Женечка, передавая трубку. Она, единственная в их маленькой дружной команде, обращалась к ведущей на «вы», как к почтенной матроне, трогательно подражая той во всем. Сегодня, как и Кристина, Женя выбрала в одежде зеленые тона.

— Да?

— Привет, Корецкая! Как жизнь?

— Хорошо, Оль, только я очень занята. У тебя что-нибудь срочное или просто потрепаться?

— Фифти-фифти.

— Давай тогда попозже, а?

— Это когда?

— Через пару часов в вашем баре.

— Заметано!

Ровно в три Кристина входила в бар ОТРК. За четырнадцать лет останкинский телецентр весьма преобразился. Фойе основного здания утыкали коммерческие ларьки с дешевым челночным товаром из Китая и Турции, который выдавался за японский или итальянский. Телецентр теперь больше смахивал на барахолку, чем на место прочистки мозгов населению. Окалину торгашеский дух раздражал, он выветривал тот неповторимый запах, который отличал ТТЦ и влюблял в себя с порога. Но некоторые уголки умудрились не отдаться новым временам, и среди них — этот уютный бар с пухлыми креслами, впервые принявшими усталые зады телевизионщиков в восьмидесятом году, когда олимпийские трибуны отрыдались вслед улетающему мишке. Она оглянулась у входа и в одном из кресел увидела Ольгу, призывно махавшую рукой.

— Привет! Я взяла тебе двойной кофе и две буженины, нормально?

— Спасибо, — Кристина опустилась в соседнее кресло и принялась с аппетитом уплетать бутерброды. — Вкусно!

— Болезная ты моя, — сочувственно вздохнула Хлопушина, — когда мозги-то пролечишь? Небось, вся в делах, и поесть по-человечески некогда.

— Мозги не пролечивают, но прочищают, — с набитым ртом заметила «болезная», — а много есть вредно.

— Вредно мотаться, как угорелая, высунув язык, не высыпаться, трахаться раз в месяц с мужем, не общаться с подругой. Вот скажи, когда ты со мной в последний раз говорила?

— Оль, не занудствуй, а? Тебе бы сейчас очки, прямую темную юбку, коричневую блузку и указку — вылитая Ольга Федоровна.

— Это еще кто?

— Твоя тезка, — улыбнулась Кристина, — моя классная, жуткая зануда! Ты лучше признайся, почему так сияешь? Вашу картину выдвигают на «Оскара», и ты едешь в Голливуд? Или клад нарыла?

— Почти, — кошкой промурлыкала довольная Ольга. — Я беременная, детка моя.

«Детка» поперхнулась остатками кофе.

— Тьфу ты, черт!

— Спасибо.

— Прости, это, конечно, не тебе, — справилась с приступом кашля Кристина. — Поздравляю, Олечка! Но совершенно не представляю тебя с животом, как арбуз.

— А у меня и не будет арбуза, — успокоила будущая мама, — потому что я хочу девочку. А девочки выглядят совсем по-другому.

— Как?

— Как аккуратная овальная дынька, любо-дорого глядеть!

— А что говорит по этому поводу будущий отец? Может быть, он предпочитает арбуз?

— Он еще не знает.

— А когда узнает?

— Попробует дыньку сначала на вкус, потом на вкус захочет арбуз, — развеселилась счастливица. Имя «дегустатора» она не назвала.

Недели через три Хлопушина объявилась снова. Позвонила в восемь утра, трубку снял сонный Стас. Накануне он показывал свои работы американцам, один из которых владел крупной галереей на Пятой авеню, а другой был критиком, чье мнение, как ни странно, много значило для нью-йоркских собирателей живописи. Оба от увиденного пришли в восторг, и тут же пригласили русского художника в Штаты. Их восторгом заразился Корецкий, который до двух ночи не давал жене спать, строя наполеоновские планы. Сегодня «строитель» мог дрыхнуть до двенадцати, а у Кристины в это время уже эфир.

— Криська, — позвал из спальни Стас, она как раз открывала входную дверь, — тебя хочет Оля!

— Меня уже нет. Передай привет и скажи, что перезвоню.

— Как можно передать привет, от того, кого нет? — буркнул Корецкий, с досады перейдя на рифму.

Днем Ольга перезвонила сама.

— Криська, я на минутку.

— Привет, Оль! Я собиралась тебе сейчас позвонить, — соврала Кристина. В рабочей суматохе у нее начисто вылетел из головы утренний звонок.

— Послушай, у тебя нет хорошего гинеколога? — голос был вялым и тусклым, словно заплесневелый чернослив.

— А что случилось? — на другом конце провода повисло молчание. — Алло, Оля, ты меня слышишь?

— Да.

— С тобой все в порядке?

— Да.

— Зачем тебе врач? Разве ты не на учете? По-моему, беременная женщина обязана каждый месяц показываться врачу.

В дверном проеме проявился Сиротка.

— Кто тут у нас беременный? — ухмыльнулся он, плюхаясь рядом на стул. — Акушер роженице не нужен?

Кристина досадливо поморщилась и жестом попросила заткнуться.

— Ты с кем-то еще говоришь?

— Нет, Оль, просто Незнамов заглядывал в дверь, я одна, — и вдруг, вспомнив тот короткий общий перекур, поняла, что сморозила глупость, высветив оба имени.

— Так у тебя нет знакомого врача?

В памяти всплыли тетенька в белом халате и ощущение смертельной пустоты.

— Нет.

— Ладно, забудь. Передавай привет Стасу. Надеюсь, он не в курсе моих дел?

— Мне обидеться или сделать вид, что не слышала?

— Пока.

— Пока, Оль, звони.

— Ты говорила с Хлопушиной? — равнодушно спросил Сиротка, с интересом разглядывая настенный календарь.

— Да.

— А почему не передала привет от меня?

— Потому что тебе здесь предполагалось не быть.

— Ясно, — безразлично кивнул он и направился к двери.

— Гриш, ты что-то хотел сказать?

— Ага, — не оборачиваясь, бросил Незнамов. — У вас за календарем никто не следит. Сегодня первое марта, а квадратик на последнем дне февраля, — и шмыгнул за дверь, не дождавшись ответа. Очень не понравились Кристине и Ольгин голос, и этот поспешный уход.

Прошло две недели. Наступил тот редкий день совместного безделья, когда можно быть хозяином самому себе: просыпаться не под будильник, шляться, где угодно, есть, что хочется, и видеть, кого душа пожелает. За окном светило мартовское солнце, под окном ругалась дворничиха Люся, за стенкой лаял соседский кокер, в ухо тикали часы. В такие дни тянет философствовать, размышлять о смысле жизни, любить, трепаться по телефону, нежиться в ванне, лениво помешивать ложечкой чай или кофе, бездумно пялясь в окно, а то завеяться на дачу и, протаптывая в рыхлом снегу дорожку, открывать ключом новый сезон.