Измена. Не могу простить (СИ) - Ланц Лика

Сигарета жгла пальцы, как мерзкий паук. Дыхание так и не вернулось в лёгкие. Я почувствовала, как слёзы опалили веки и ресницы, забулькали где-то в носу и горле.

— Эт чё, твой знакомый, что ль, Машуля? — у Игнатьева всё тот же противный голос. Раньше я как-то не замечала этого.

— Да, — прорезалась наконец-то речь, шла откуда-то из желудка, давалась с трудом. Хрипло получилось, тихо. — Оставьте его в покое.

Я не смотрела на друзей. Не видела их лиц. Только Андрей. Его глаза. Скулы, губы. Брови, хмуро сведённые на переносице. Он тоже не оглядывался — глядел на меня в упор, и хотелось спрятаться куда-нибудь от его взгляда, заползти хоть под лавку, сжаться в позе эмбриона, закрыть голову руками.

— Пойдём отсюда, Маш, — шагнул он ко мне, вырвал сигарету из ослабевших пальцев.

— Эй, вы куда? — кажется, Валерка удивился. — Мы ещё не закончили!

— Бежим, — шепнула одними губами, схватила Андрея за руку и потянула за собой.

Ноги несли меня отсюда подальше. За спиной словно выросли крылья. Андрей вначале упёрся — я чувствовала его сопротивление. Но если я хотела, то могла бы, наверное, стену проломить.

Ещё никогда в жизни я не была столь настойчивой и целеустремлённой. И он дрогнул — бежал за мной вслед, ведомый моей рукой, что, казалось, намертво приклеилась к его ладони.

Что-то кричали нам вслед. Наверное, ржали и улюлюкали. Мне было всё равно. Я мчалась, как ветер. До тех пор, пока лёгкие не начали разрываться от нехватки кислорода.

Глава 7

— Хватит! — остановил он меня. Дышал шумно, но не так сильно, как я, что хватала ртом воздух. — А теперь объяснись! — приказал. И лицо его, суровое, жёсткое, не сулило ничего хорошего.

— Нечего объяснять, — прохрипела я, как только отдышалась.

— Наверное, есть, Маша. Что ты делала в этой компании?

Боль скрутилась ядовитой змеёй где-то в солнечном сплетении. И дело было вовсе не в том, что я мчалась, как сумасшедшая.

— А ты как думаешь? — задрала я нос и посмотрела с вызовом ему в глаза.

Старший Сотников пошёл в мать — светловолосый, брови тёмные, глаза — как небо в ясный день. Но сейчас он больше похож на тучу — грозную, готовую разразиться молниями и громом.

Сердце норовило выскочить из груди. И дело снова не в том, что я до сих пор не могла отойти от быстрого бега. Сейчас он скажет, что я испорченная. Оторва. И не могу быть подругой Ане. Но хуже всего то, что он подумает обо мне.

— Тебе тринадцать, Маш, — зашевелились его божественные губы, на которые я не раз и не два заглядывалась, тайно глотая слюну. — Девочки в твоём возрасте давно спят в своих кроватках.

— Вот только не надо морали мне читать, ладно, Сотников? — огрызнулась зло. И вовсе не потому, что вёл он себя, как взрослый дяденька. Ему семнадцать. Он в этом году школу оканчивает. Это от испуга. Оттого, что он увидел меня такой. — Не у всех они есть, кроватки принцесс. И не все, к сожалению, принцессы.

Он посмотрел на меня мягче и чуть пристальнее. Разгладилась морщинка у него между бровей.

— Что, так плохо, Маш?

Я отвела глаза, развернулась и доковыляла до лавочки. Мы где-то в парке. Безлюдном и немного страшном. Глухая аллея. Ни души. Только фонари светят тускло.

Рухнула буквально. Ноги вытянула. Задрала голову и посмотрела в тёмное небо. Деревья шумели тревожно, шелестели листвой, поскрипывали сучьями.

Андрей сел рядом.

— Я… всё понимаю. Правда. И не хотел тебя ни задеть, ни обидеть. Но тебе всё равно не место на улице. Лучше приходи к нам, как раньше. Сидите с Аней, уроки учите, болтайте. Ты стала редко к нам заглядывать.

Он обратил внимание? Правда?.. Я думала, он меня и не замечает. А вот поди ж ты…

Пока я удивлялась и думала, что ему ответить, Сотников сделал то, чего я никак не ожидала: он полез рукой в карман моей ветровки.

— Что ты делаешь? — пискнула я, а он тем временем разжал мои пальцы и забрал пачку сигарет. Выкинул её с отвращением в урну. Туда же отправилась и зажигалка.

— Больше ты не куришь, Маш. Больше ты себя не гробишь. Слышишь?

Глаза у меня, наверное, были, как у совы.

— Дай слово!

Он буквально давил меня. Напористый. Жёсткий. Не похожий на себя.

Все знали: Андрей очень мягкий и терпеливый. Почти флегматик. Внешне. Лишь немногим удавалось увидеть его в гневе. Редкое явление, но уж коль случалось, то желательно спрятаться подальше и не отсвечивать.

— А с чего ты взял, что если я слово дам, то сдержу его? — снова посмотрела в его глаза с вызовом.

— Ты сдержишь. Потому что сильная. Жду, Маш.

Я вздохнула. Я не хотела давать никаких слов ему.

Никакая я не сильная. Слабачка. Говно в проруби, что болтается туда-сюда. Не тонет, но и ничего не значит, потому что дерьмо оно и есть дерьмо. Как ворону ни мой, белой она не станет.

Это была минутка слабости, когда я позволяла ненависти к себе самой выплеснуться с особой силой. В такие мгновения я забывала о всех своих мечтах, о желании однажды вырваться на волю и больше никогда не появляться в доме, где приходилось жить с вечно бухими «родителями».

— Зачем тебе это, Сотников? Шёл мимо, ну, и иди давай.

— А зачем же тогда ты спасала меня? — поинтересовался Андрей холодно. — шла ж мимо, в компании, присоединилась бы к ним, хохотала, издевалась, выворачивала бы карманы. Или что вы там делали?

— Нет. Мы никого не грабили, — он наезжал так напористо, что я растерялась. Вся борзость куда-то спряталась, а я почувствовала себя виноватой-виноватой.

Хотя что там. До появления Андрея ничто не мешало мне гоготать над дурацкими шуточками и издевательствами Валерки вместе со всеми. Так что да. Вина моя в том, что мы делали, есть.

— А суть от этого меняется, Маш? Ты ж почему-то полезла спасать меня? Может, я бы и без тебя разобрался? Но ты не стала в стороне стоять. Почему?

— Потому что я тебя знаю. Ты брат моей подруги, — пробормотала убито.

— Ну, вот и мне не всё равно, что с тобой будет, потому что я брат твоей подруги.

— Боишься, что я Аньку научу курить? — снова отчаяние заставляло огрызаться. Он загнал меня в угол, как крысу. И там нет спасительной норы, где можно было бы скрыться и улизнуть.

— Нет. Не боюсь. Я просто хочу, чтобы ты дала слово и больше не курила. Не гробила своё здоровье.

— А слово, что я по улицам шляться не стану, взять не хочешь?

— Я бы взял, Маш. Просто… его ты, скорее всего, нарушишь. И не по своей вине. Но я бы, честно, хотел, чтобы ты не водилась с такими «друзьями», — ядовито выделил он голосом последнее слово.

На душе стало тоскливо-тоскливо. Хоть вой. Я подтянула к себе колени и обняла их руками.

Я бы хотела, чтобы Андрей смотрел на меня с обожанием. Вместо этого он читает морали. Как нашкодившей кошке. Хотя, почему «как»… я такая и есть. Набедокурившая.

— Маша, я жду, — напомнил он о себе.

— Ладно. Даю слово, — выдавила из себя. В горле стоял ком.

Я знала, что больше не прикоснусь к сигаретам. И не потому, что Андрей взял с меня слово. А потому что он попросил меня. Ну, или приказал. Сути не меняло.

Я бы ради него сиганула головой в пропасть. Подвиг какой-нибудь совершила. Не знаю. Фантазии не хватало, чтобы придумать то, что я не стала бы делать, попроси он.

В те свои тринадцать я, наверное, и убить была готова кого-нибудь, если б он сказал. Но Сотников никогда бы не стал просить о таком. И это я тоже знала очень хорошо.

Потому что такого правильного, как он, днём с огнём не сыщешь. И эта его идеальность тоже заставляла тянуться. Он завораживал меня. Всем. И внешностью, и поступками, и словами. Я не видела в нём ни единого изъяна.

— Пошли. Я провожу тебя домой, Маш, — поднялся с лавочки Андрей и протянул руку.

И я вложила свою лапку в его. Покорно. Послушно. Пошла за ним, как слепая. Потому что доверяла. Потому что шла бы и шла вслед. Долго-долго. Всегда. Жаль, что это «всегда» тянулось лишь до порога моего дома.