Катажина Михаляк - Ягодное лето
– Вот, она прислала, – пожилой мужчина протянул Габрысе на ладони открытку, которую с самого начала беседы мял в руках.
Габриэла задумчиво посмотрела на открытку, на которой был изображен минарет с сияющей в золотых солнечных лучах крышей. Перевернув открытку, Габрыся прочла, еще сильнее удивившись, следующие слова: «Я в Марокко. Тут очень хорошо. Я счастлива. Когда-нибудь приеду и расскажу, как мне тут хорошо. Малина».
– Малина в Марокко?! – Габриэла подняла на них глаза. – Она не говорила, что собирается в отпуск. Она вроде занимается делом Алека, моего… названого сына, и я думала, что она в Варшаве. А тут Марокко. И какое-то странное это письмо. Как будто его первоклассница написала!
– Вот именно, пани Габриэла, вот именно! – закивал поспешно отец. – Вот и нам это дало повод задуматься. Малинка-то у нас такая важная дамочка, грамотная, а тут такое!
– Может быть, она писала второпях, между поездкой на пирамиды и экскурсией куда-нибудь еще, что там у них в Марокко есть, я не знаю. Вернется – тогда и спросим.
Оба просияли.
– Вот спасибочки, пани Габриэлочка, прямо вы нас успокоили.
– Так вы только из-за этого приехали? – спросил она с невольным разочарованием. – Чтобы я вас успокоила?
– Ну вы ведь близняшки, – слегка смутившись, ответил отец. – Если бы с одной что плохое содеялось, так вторая-то обязательно бы почувствовала, правда?
Вообще-то не совсем. Ведь Габриэла узнала о том, что у нее есть сестра, да к тому же еще и близняшка, совсем недавно, а до этого вовсе не чувствовала ничего этакого. И сейчас она чувствовала только одно: гнев и обиду на своих настоящих родителей, которые через двадцать восемь лет нашли ее только для того, чтобы использовать ее как ищейку.
«Не суди их слишком строго, это простые, измученные жизнью люди», – услышала она у себя в голове слова тети Стефании и глубоко вздохнула. Конечно, трудно было ожидать через столько-то лет каких-либо проявлений отцовских или материнских чувств.
– Если я вдруг что-нибудь почувствую, я дам знать, – коротко ответила Габриэла.
Мать обрадовалась.
– А вот тут кой-чего для тебя, доченька, – засуетилась она, порылась в дорожной сумке и вытащила оттуда банку грибов. – Прямо вот как по заказу: рыжики из Гиблого!
Габриэла приняла подарок со смешанными чувствами: от родителей, которые не видели собственное дитятко двадцать восемь лет, она ожидала получить какой-нибудь альбом с семейными фотографиями, но уж никак не банку грибов! Она взглянула на тетю. Та смотрела на нее теплым, все понимающим взглядом и подбадривающе улыбалась, и Габрыся почувствовала вдруг прилив такой невероятной любви к ней, что даже слезы вскипели у нее в глазах.
А господа Гвоздики тем временем поднялись и собрались прощаться.
Уже в коридоре Габриэла все-таки не удержалась и задала им вопрос, который мучил ее все это время:
– А почему именно этот коврик, а не какой-нибудь другой? Почему вы подбросили меня именно Стефании?
– Ох, – теперь страшно смутилась мать, – я ведь родила-то тебя неподалеку, на Каровой, так уж вышло, что прихватило меня в Варшаве. А пани Стефания подрабатывала в родильном отделении санитаркой. И я в жизни своей не встречала человека лучше, отзывчивее, теплее. Поэтому и помыслила, что тебе у ней хорошо будет…
В душе у Габриэлы что-то произошло. Река невыплаканных за эти годы слез прорвала все преграды, и Габрыся разрыдалась.
Она все эти годы думала, что оказалась на этом коврике, на этой лестнице случайно, но нет! К счастью, спасибо Господу Богу! Они выбрали для новорожденной дочурки самый лучший дом, какой в тех драматических обстоятельствах могли выбрать, – дом Стефании, самой чистой и самой любящей души на свете!
Габриэла сделала шаг навстречу к своей настоящей матери, потом еще один. Лицо пожилой женщины потемнело от печали, в глазах блестели слезы.
– Спасибо, – шепнула Габрыся и неловко, осторожно, с внутренним недоверием и сопротивлением обняла ее. Та прижала ее к себе крепко-крепко, и через мгновение обе тихонько плакали. Пан Леон стоял, сгорбившись, вытирая украдкой слезы. – Вы еще приедете? – спросила Габриэла, когда они прощались со Стефанией и Роджером.
Приедут.
Может быть, не очень скоро, билеты-то – чтоб им пусто было! – дорогие. Но приедут. Весной. А еще лучше – летом. В «Ягодку», о которой тут сегодня столько говорили, пока ждали возвращения Габрыси. И привезут баночку грибов. И тогда…
И тогда она попробует, очень постарается полюбить и их.
Встреча с Ренатой и Леоном – называть их отцом и матерью у Габрыси язык не поворачивался – стала для девушки серьезной встряской, хоть она и не хотела в этом признаваться даже самой себе. Она перебирала в памяти каждую минуту, да какую там минуту – каждое мгновение этой встречи, самый незначительный, мельчайший жест Ренаты, улыбку Леона, слова, с которыми они обращались к ней, друг к другу, к Стефании…
От бесконечного прокручивания в голове одного и того же Габриэла слегла с высокой температурой.
Она лежала, горячая, глядя целыми днями в потолок и пытаясь понять ПОЧЕМУ: почему они ее бросили… почему почти тридцать лет не интересовались, жива ли она вообще, а когда сделали это, то только затем, чтобы найти свою дочку, но не Габрысю, нет, а Малину! Только Малина и была им дочкой.
Она прятала мокрое от слез лицо в подушку и плакала молча. До того дня, когда тетя присела на край кровати и спросила таким тоном, будто говорила о погоде:
– Ты хочешь к ним вернуться?
Рыдания застряли у Габриэлы в горле. Она смотрела на Стефанию потрясенно. Вернуться? К чужим людям?! А зачем?
Или, может быть, она тете смертельно надоела?
Этот вопрос она задала вслух.
– Да нет, глупышка, – Стефания погладила ее по волосам. – Но я же вижу, что ты страдаешь, вот и подумала, что ты, может быть, хочешь узнать поближе своих родителей, задать им вопросы и услышать их ответы. Может быть, ты не хочешь мне больно сделать, потому и не признаешься? Так я тебе говорю: я, конечно, буду тосковать несусветно, но ты можешь ехать к своим родителям. Только надеюсь, что ты вернешься.
– Но я… я не хочу!
Только сейчас Габриэла поняла, что на самом деле плачет в ней уязвленная гордость: что как же это ее, чудесную, такую замечательную и красивую Габриэлу Счастливую, кто-то посмел бросить! И не когда-то там в младенчестве, а сейчас! Что родители после всех этих лет приехали не к ней, Фее Драже и вице-королеве красоты, а только в поисках другой дочери, несимпатичной, совсем не заботящейся о них Малины. У Габриэлы в голове не укладывалось, что они выбрали ТУ, а не ЭТУ. Чужие люди, которых она видела первый и, возможно, последний раз в жизни, а вообще и матерью, и отцом одновременно была ей всегда тетя Стефания. И матерью, и отцом, а еще – самой близкой подругой.
